на суд Божий.
– Поедотушка! Растудыть-та мать твою-та, шалаву непутёвую! – гладя большой ладонью по крупной в чёрных кудрях головке пятилетнего мальчика, не по годам крупного, дед продолжал: – Нутырём чую! Шустрый малец из тебя станет, токмо нутырь мой никоди не забманывал мене. Зело добра много тябе жалаю, и дорога пущай ширше моей станется. Лобом прошибай, лоб, гляжу, аки у барана, а бараны шибко лобом энтим бьють. Токи роги не отрасти! Бабу, пышнозадую в жёнки бери, да помордастей. Оне, сучки энти, измору долги не поддаютси, ядрёнки шалавные. Табе така в самый раз буде, трёх заменить и гуляти мене станешь! Ступай, малец! С батькой твоим успеть надобно…
– Табе же! – обратился он к сыну, – Табе, Поедот, повелеваю отдать внука маво в бурсу, духовенскому делу обучаться. И быть яму настоятелем церкви православной и грехи мои тяжкие замаливать, на то, деньгу даю скоплёную, в трудах больших доставшихся. Фундамент крепкий заложил я на возведение, а тябе завершать! Вот моя воля такова последня станет. Вам выполнять!
Дедова воля исполнилась, как он и наказ давал последний свой. Церковь строилась на оставленные им деньги. А деньжищи разбойник скопил немалые. По его же воле, когда Поедотушка подрос, отправил отец его в дальний уезд, на обучение в духовное училище.
В двадцать один годок лихой молодец весь в деда – и образом и членосложением, стал настоятелем сельской церкви, законно утверждённого документом Российского Синода.
Приход давал неплохой доход и в деньгах, и в харче. Несли всё молодому батюшке – яйца, творожок, молочко топлёное, яблочко мочёное, пирожки печёные, курочку, гуся и домашнего первача.
Аппетитом, ещё с самого рождения, молодой батюшка не страдал. Что Господь давал, то и поедал. К тридцати годам женился, бородищу отрастил, становился матёрым мужиком. Из дедова наследства и денег прихожан, заложил большой бревенчатый дом на самом краю села и разбил в несколько длинных грядок капустный огород. К капусте святой отец имел непреодолимое искушение, равно, как и к домашнему первачу.
VII
Старинное село (поселение) «Задрыщев Клин» на картах Российской империи появилось маленьким пятнышком в начале 17-го века без названия. Сюда, в глухие леса Калужской губернии, ссылались лихие люди. Люди, самых разных мастей и сословий из разных концов необъятной матушки России. Разбойный люд прибывал из Поволжья и южных окраин, из-за Дона и Кубани. Народ приходил разношёрстный: бунтовщики-зачинщики, душегубы, конокрады, казнокрады и просто воры и разбойники. С нестираемыми, как клеймо кличками и прозвищами, эти «фамилии», в последствии унаследовали и новые поколения.
Село берёт начало с первых двух изб поселенцев 17-го века. Каждый строился подальше от соседа. Не ладил вор с душегубом—убивцем, а проворовавшийся чиновник с лесным разбойником.
Шли годы, грешный люд лихой прибывал, село расширялось, строилось. Когда
