Да ты, пастушье рыло, во смирении и полном послушании пребывать должон. Токмо, как погляжу, челюстями горазд хлопать, сучий сын! Эван, хозяин-то твой, в ступорной раскоряке прямь так и застыл, не дёрнетси аж, докель с тобой я тута вожуся. Гыыы… Напужали мы старого! Однак, погляжу я, вредный он у тебя, хозяин-то твой!
Если бы кавказец понимал те слова русского языка, что наговорил ему незнакомый мужик, лежать бы ему бездыханным за оскорбление старинного кавказского рода: за мать-суку, за отца-кобеля и двух паршивцев – деда с прадедом.
Пёс проглотил последний колбасный кусочек, аккуратно и не спеша облизал кончики лап, встал и уставился на неугомонного, матерящегося в траве мужика. Подошёл вплотную и два раза сильно поскрёб лапой по бочкообразному, почти круглому брюху сидящего. Мужик крепко прижал картуз к бороде.
– Чаво нать, окаянный? Брады не трожь! Ня дам!
Пёс ещё раз скребанул лапищей по брюху. Мужик понял, борода псу не нужна. Рука его полезла за пазуху и вытащила вторую половину колбасной коляски. Зажав крепко в кулаке, чтобы та чуть выглядывала из кулака, он поднёс её к морде пса.
Берды уселся рядом, уставив карие глаза в глаза мужика и передними зубами начал отщипывать пахучий остаток вкуснейшей подковы.
Никогда с таким огромным «зверем» не сидел чуть ли не в обнимку мужик. Он закинул картуз в траву, а левой рукой стал слегка поглаживать большую голову кобеля, потрепал осторожно густой загривок и снова гладил его широкий лоб своей широкой, тёплой ладонью.
Пёс, не познавший человеческой ласки, сейчас, даже не напряг ни один мускул, когда рука человека легла на его лоб. Он почувствовал тепло исходящее из мягкой, большой ладони этого незнакомого ему человека, которого минутой назад, он собирался придушить и оттащить в стадо, в шайку пятерых, наглых козлов, прижившихся с овцами.
Рука, лежащая на голове пса, источала незнакомое ему, особое, мягкое тепло, как луч солнца, пробившийся из серых облаков и полное доверие к этой тяжёлой и в тоже время ласковой руке. Свирепый кавказец уже не сомневался, что с рядом сидящим, можно не беспокоиться за своё стадо – он сидит с большим, добрым чабаном, только совсем не похожим на тех чабанов, с которыми встречался.
Две пары карих глаз в упор смотрели друг на друга, и, у каждого в их глазах, можно было видеть настоящую, неподдельную симпатию друг к дружке, симпатию человека и собаки!
– Итить пора! – тихо заговорил надолго умолкший мужик, вытирая о траву скользкий, в собачьих слюнях кулак. – Глядь! А хозяин-то твой, усё стоить, аки истукан. Кабы не обосралси сердешный, глядючи чаво туто вытворяли мы с тобою. Ей-ей в порты навалил грешный. Кады навалишь, акромя как по-другому, и никак стоять неможно, я знаю! У мине многие так стоять, кады бить кого собираюся.
Минуту сидел молча, поглаживая пса и о чём-то думая глядя на стоящего вдалеке хозяина.
