сапоги. Лицо худое, обветренное, загорелое до такой степени, будто не кожа, а коричневый ствол сосны. Странно они одеты – будто из кино про Гражданскую войну. Неужели Димон решил устроить розыгрыш? Пригласил актеров из самодеятельности и устроил «провал в прошлое», как в недавнем модном фильме. Или это квест «с полным погружением», как было модно до пандемии?
Будто штык воткнули в печень – чубатый без замаха резко вбил в меня левый кулак.
– Ты кто такой? – не отрываясь, смотрел в меня. – За белых аль за красных, соколик голый?
– Да черт он, Григорий Иванович, – не унимался Антип. – Если не анчутка, то значится, шуликун.
– Надо бы его сжечь, – подал голос четвертый: с длинными засаленными волосами, перехваченными грязной зеленой лентой, в очочках, в черной косоворотке и кожаной куртке, с деревянной кобурой на ремне. Ни дать, ни взять – анархист-махновец из Гуляй-поля. Возле ноги его стоял на сошках пулемет с диском сверху – как у товарища Сухова в «Белом солнце пустыни».
– Вместе с баней, – дополнил рябой. – Они, нечистики энти, страсть как чистого огня не любят.
– У нас-то, – посмотрел на него Антип, – когда анчутку то, слышь, Лукьян, поймали, то сначала в котле со святой водой сварили, а потом уж и сожгли на осиновых дровах, а пепел в отхожее место выбросили.
Я поежился: то ли от свежего майского ветерка, то ли от услужливо нарисованной воображением перспективы. Сказать бы им, что квест затянулся, и я хочу выйти из игры и вернуться обратно к пьющим приятелям, но… Но на глаза попался странный предмет, которому не во всяком квесте место. Метрах в 10—15 на яблоне висел самый настоящий раздувшийся покойник, с выклеванными глазами и истерзанным птицами лицом. И если глаза малодушно пытались убедить мозг, что это лишь талантливо сделанный натуралистический антуражный муляж, то нос, ловящий приносимые ветерком запахи, убеждал – самый настоящий труп, провисевший дней пять, а то и неделю. Господи, да что же такое здесь творится?! Куда я попал?!
– А у нас колдунов просто в неосвященной земле зарывали, как и удавленников-висельников иль опойцев4, да пятки подрезали и наталкивали туда щепы осиновой либо щетины свиной, порезанной мелко, непременно с матерого борова. И кол осиновый, как положено, – продолжал «светский» разговор Лукьян.
– Так то просто колдунов, – заспорил Антип, – а то бес. Ты, Лукьян, сам понимай разницу. Колдун он хоть и проклятой, но человек, а энти, – с силой пнул меня сапогом по голени, едва не сломав ее, – совсем другое дело.
– С колдунами тоже не так все просто. У своячницы моей в селе колдуна ковды5 похоронили, так целый год еще потом ходил: людей пугал, хлеб воровал и на дерево поднимал. Черный, страшный, в той же одеже истлевшей, что похоронили.
– Чего же не забили? – живо спросил Антип.
Упившийся насмерть.
Когда.
