лицевых мышц натягивал уголки рта вверх. Я не стал их разубеждать, что всё так и задумано, что варварский разбор пульта на детали не является импровизацией, улыбаясь вместе с ними.
– Алекс, йя, давай, «монинг джим». Катастрофа, йя, – зашипел Боб.
Вот и стоило мне потеть и переживать по поводу перформанса, похоже убогого зрелища не избежать, как не было музыки, так и не стало, трижды адский блин, мать всех перемать. Я гремел по всем трём пунктам: 1-место, 2-музыка и 3-люди. Беззвучная зарядка на кафельном покрытии с престарелыми грандсеньоритами. Ни одно из условий залога успешного мероприятия не отвечало требованиям стандарта.
Пытаясь сохранить улыбку, я отвернулся от сцены избиения пульта ногами, за который горячие турецкие парни взялись, уже с полным пониманием в лоу-киках, дуэтом чечёточников. И звуковым сопровождением, но не тем, на которое я рассчитывал, стали: пыхтение, обычные ругательства для концентрации, приглушённые стуки, скрежет непромазанных колёсиков, экзотические цветастые насыщенные выражения и мои «айнс, цвайн, драй, фиар». Последнее я неожиданно вспомнил на волне переживаемого волнения за свою первую блино-комочную зарядку. Память подсказывала, что это немецкий счёт из забытого, древнего как пломбир за 16 копеек, мультика – «Пчёлка майя». Видел я его в ранние школьные годы, а пробудить залежи памяти мне помогли старушки, похожие на ту нарисованную пчёлку своими грушевидными телами и приделанными матушкой природой к ним тонкими ручками и ножками.
Урок оздоровительно-реанимационной зарядки для пожилых продолжался. Кафель мало того, что был кафелем, он вдобавок был не просто скользким, а скользким как угорь, смазанный маслом масляным. И мне рисовались картины леденящего ужаса, как мои дойчебабульки поскальзываясь, неловкими кеглями валятся с хрупких ножек. Бьются своими головушками с лихо закрученными, раскрашенными в яркие, маскирующие седину, фиолетовые, зелёные, розовые цвета локонами о кафель. И наступает – всеобщий апокалиптический пипетс и какашечная катастрофа, как продолжали предсказывать голоса за спиной на фоне стука и кряхтения.
Но нет, светлые силы были на моей стороне в это утро. Старушки уверенно держали равновесие, и мы уже вошли в ритм, бодро поднимали ноги в коленях, вращали плечами, даже осмеливались идти на лёгкие наклоны.
– Айн, цвай, драй, фиар, айн, цвай, драй, фиар.
Я представлял себя немецким главнокомандующим, обучающим молодых бойцов. Но при взгляде на золтен команден, меня разбирал внутренний смех. Это уже нервное.
Боковым зрением я увидел чёрную фигуру Боба, доковылявшего до колонки с аналогом возгласа «эврика», звучащего здесь как: «Йя, Мустафа сэн салак». Боб торжествующе размахивал свободным концом кабеля на манер служителя ранчо, намеревающегося захомутать резвую лошадку. Пару раз он попал по себе, почесал ушибы и продолжил пререкания с Мусти. Сдаётся мне, колонки просто не были
