было отвергнуто сразу и без объяснений. Девушка, похоже, немного обиделась. Если она надеялась на такой визит, то, надо сказать, с умом у нее было не все в порядке.
Тогда она стала высказывать предположение, что лучше, чем у подруги Татьяны, которая живет здесь же, в центре, недалеко, в двухкомнатной квартире – не замужем, но с ребенком, – лучше не найдешь. Потом она подумала и сама отвергла этот вариант – там не покричишь вволю. Кричать, получая наслаждение, ей, воспитанной на американском эротическом кинематографе, казалось, наверное, верхом эстетического изящества, так, во всяком случае, Людмила попыталась объяснить Гордееву. Делаю, как хочу, и кричу, что хочу. Тоже своего рода кредо.
Своими размышлениями вслух, которые ей, видимо, невероятно нравились, Людмила явно и настойчиво отвлекала его от работы, и это было нехорошо с ее стороны, о чем Юрий Петрович без всяких уловок ей и сказал. И добавил, чтоб она еще подумала и сказала ему попозже, ближе к концу дня, и тогда и он мог бы освободить для нее достаточно времени – ясно же, не на пять минут встреча. А между тем у него уже у самого возник в голове план, только его следовало уточнить.
Эта игра, которая была не столько забавной, сколько по-хулигански острой, начинала ему нравиться. Да и потом, от кого бы он мог получить максимум сведений об этом Самохвалове, как не от девицы, уже не раз, вероятно, спавшей с судьей, но готовой ради новых, с ее точки зрения, ощущений спокойно продать своего шефа. И он был уверен, что она охотно это сделает в тот момент, когда ее тело будет как бы истекать благодарностью, а мозги биться в сумятице чувств, которые, возможно, окажется не так уж и сложно ей внушить. А чего не нашепчешь женщине в минуты пылкого, страстного забытья?
И она удалилась наконец, безумно соблазнительная и определенно почувствовавшая свою огромную, все поглощающую женскую власть над залетным мужчиной, переспать с которым и вызнать, с чем, с какими идеями он явился сюда, велел ей сам судья Самохвалов. Правда, она об этом ни словом не обмолвилась в разговоре с Юрием, и полагала, что он так ничего и не понял, когда она демонстрировала ему собственные подходы из запасов своего женского коварства, но была уверена в том, что он точно «клюнул». А кто на нее «клевал», это уж ей всегда ее собственный опыт показывал, тот с крючка никогда не срывался. Об этом она и доложила Ивану Даниловичу.
Тот озадаченно посмотрел на нее, в какой уж по счету раз оценил ее сугубо телесные достоинства и процедил далеко не самым доброжелательным тоном:
– Ты смотри, чтоб я заранее знал, где ты намерена ему отдаться. В гостинице он не хочет, я правильно понял?
– Не желает. Может, к себе приглашу, а что? Я девушка свободная! А ты ребятишек своих подошлешь, чтоб понаблюдали, да? А фига не хотели? Мне это самой ни к чему, такая слава по городу!
– Не твое собачье дело – рассуждать. Ты правильно делай, чего приказываю, а больше от тебя ничего не требуется. Фотографии твои тоже никто в журнале печатать не собирается. Ты мне его в непотребном виде представь, и все.
