с хирургом нам долго не пришлось. Он был мусульманином и малоразговорчивым человеком. А если говорил, то очень тихо.
Наконец мы оказались с Маскаевыми в моем кабинете. Я уже подустал от них, а они не только устали, но и выглядели не очень довольными, как я проводил обследования. Заключение липецкого врача я еще и в глаза не видел.
Девочка уже привычно, сама, без приглашения, села на кушетку. Мать в стоптанных туфлях опять задержалась у двери, где в углу стоял сейф, а правильнее назвать его железным шкафчиком, на который она снова оперлась или облокотилась.
– Давайте с вами решим так: я свяжусь со следователем и все, что мне еще потребуется для экспертизы, я запрошу через него. Возможно, нам придется снова встретиться! – я говорил так, потому что чувствовал себя неуверенным, легко ли мне удастся прийти к однозначному выводу.
Теперь я хотел увидеть Маскаева и понимал, что без экспертизы подозреваемого не обойтись. Дочь и мать вышли от меня, из моего кабинета, сильно удрученными. Они поплелись прочь, унося на себе и за собой горькую ложь.
Мать вышла за порог морга, и ступила на подкосившиеся ноги. Как будто оказалась или очутилась неожиданно для себя на полусогнутых коленях, оттого казалась еще меньше ростом в отличие от дочери. А та, наоборот, шла ровно, выпрямившись, с четким изгибом в области поясницы и далеко вперед выставленной грудью. Девичьи молочные железы прыгали у нее, как упругие резиновые мячики. Я увидел это, когда она вдруг обернулась назад. Глядя на них со спины, можно было засомневаться, кто из них мать, а кто – дочь, если бы я не знал уже.
Когда они покинули нас, мы остались с регистратором Олей в кабинете одни и оба молчали от тяжести, обрушившейся на нас информации. Где-то за дверью и за стеной раздавались очень громкие голоса лаборантов патологоанатомического отделения, перераставшие в откровенное ржание, словно лошадей в конюшне. Среди всех выделялся голос Конкиной, по прозвищу «педальный конь». Иногда слышался нарочито командный, но прокуренный голос Луцкой. Сама она была похожа на гренадера петровской армии. Тут же, хриплое приглушенное мычание, еще более прокуренного голоса, ее мужа, переболевшего туберкулезом легких.
Я продолжал надеяться, что может все еще не так плохо. Какое, мол, мне дело, что написали липецкие эксперты. У Сунина должно сформироваться и свое мнение. И он, может, действительно хочет остановить педофила, которому место только в тюрьме.
Но нет, я врал себе, потому что не верил следственному комитету и Сунину, ведь у него наставник теперь полковник Хомин. У меня оставались еще иллюзорные надежды на федерального судью. На его полную, как мне казалось, процессуальную независимость, которую им дал Президент.
Любая экспертиза, связанная с половыми преступлениями, предусматривала обязательное освидетельствование подозреваемого мужчину. Хотя бы провести обследование для
