которые заказали пансион в феврале и оплатили в марте, мистер и миссис Смитэм рассматривали толпу любителей отдыха выходного дня. Самозванцы и самозванки, оккупировавшие их пляж, запрудившие их причал и создающие очередь к их лоткам с мороженым.
Возглавляемое бесстрашным командиром, семейство с победным видом преодолело ступени и заняло плацдарм прямо под каменной стеной. Отец поставил на землю корзину для пикника и, засунув пальцы за ремень брюк, принялся осматривать окрестности. Заключив, что место «что надо», он самодовольно добавил:
– И не более ста шагов от дома. Не более ста шагов.
Выдавив кривую улыбку, Долли занялась полотенцем. Разумеется, с пляжа пансион «Бельвью» не просматривался. Вопреки названию (неожиданно жизнерадостному для суровой миссис Дженингс, которая в юности провела «дивный» месяц в Париже) здание стояло на середине Литтл-Коллинз-стрит, пролегавшей вдали от променада. Вид из окон определенно не мог называться прекрасным: серые стены спереди и водосточные трубы сзади, но поскольку и сам дом ничуть не походил на французский, Долли не видела смысла роптать. Вместо этого она натерла плечи кольдкремом «Пондс» и углубилась в журнал, украдкой бросая взгляды в сторону купален, где проводила время публика побогаче.
Из толпы особенно выделялась одна девушка. У нее были светлые волосы, загорелая кожа и славные ямочки на щеках, которые появлялись, когда она смеялась, а смеялась девушка часто. Долли не могла отвести от нее глаз. Ее завораживала кошачья грация, с которой двигалась незнакомка, касаясь руки то одного, то другого собеседника; высокие скулы, тихая улыбка, приберегаемая для избранных друзей; свет, исходивший от ее серебристого атласного платья, раздуваемого летним бризом. Бризом. Даже природа была против Долли. Пока она поджаривалась посреди лагеря, разбитого семейством Смитэмов – капли пота скопились на лбу, купальник прилип к телу, – серебристое платье издевательски трепетало на ветру.
– Кто будет в крикет?
Долли поглубже зарылась в журнал.
– Я! Я буду! – Катберт принялся скакать то на одной, то на другой ноге (уже успевших обгореть). – Я буду подавать, пап! Ну пожалуйста, пап, ну можно я?
Тень отца на миг заслонила от нее палящее солнце.
– Дороти, а ты что же?
Перед глазами Дороти промелькнула бита, округлость отцовского торса, ошметки яичницы-глазуньи, приставшей к усам, а перед мысленным взором стояла прекрасная смеющаяся девушка в серебристом платье, флиртующая с друзьями без присмотра родителей.
– В следующий раз, пап, – промолвила она тихо. – Голова болит.
Головная боль относилась к категории женских штучек, и мистер Смитэм недовольно поджал губы.
– Тогда отдохни, – кивнул он, медленно удаляясь.
– Пап, ну где ты там? – позвал Катберт. – Боб Уайетт уже на поле. Покажи ему класс!
Разве можно устоять перед таким призывом? Повернувшись на каблуках, отец, словно постройнев и помолодев,
