Последний Иерусалимский дневник. Игорь Губерман

      Вкушая крепкие напитки,

      теперь живу на свете я

      немного медленней улитки,

      но хлопотливей муравья.

      Ещё мы в сужденьях круты,

      ещё мы довольны судьбой,

      но близостью смертной черты

      заметно отмечен любой.

      Блаженство остро чувствуя хмельное,

      я почему-то думаю тревожно,

      как зыбко благоденствие земное

      и обольщаться надо осторожно.

      Пришла невнятная тоска —

      глухая, тёмная, немая;

      я душу рюмкой обласкал,

      исток тоски не понимая.

      Ушла мерзавка.

      Друзей ушедших лица ясные

      я вижу вдруг средь бела дня,

      слова их – явно не напрасные,

      непостижимы для меня.

      Из-за бушующих амбиций,

      хотя они и сокровенны,

      поэтов будничные лица

      бывают очень вдохновенны.

      Опережая некролог,

      хочу сказать покуда:

      я написал не всё, что мог,

      пришлю уже оттуда.

      За всё переживать уже не нужно:

      хотя эпоха сделалась подлей,

      с реальностью теперь живу я дружно,

      поскольку перестал общаться с ней.

      Но жизнь – как её ни гасили,

      прекрасна при всей её сложности,

      а злоба растёт из бессилия,

      бесправия и безнадёжности.

      Не понимает молодёжь,

      как дивно жить на склоне лет:

      немного выпил – и живёшь,

      а смерти не было и нет.

      А старость я переживал,

      слегка сопя от наслаждения,

      когда я рифмой обшивал

      свои пустые рассуждения.

      Одна у всехней старости беда —

      что вовсе неожиданно полезли

      неведомые раньше никогда