через забор. Самый проворный пёс схватил доктора за штанину, вырвав приличный клок, и У-ку швырнул в него охапку цветов.
На погост в тот вечер они так и не попали.
На следующий день гудел весь город, – в лучшем саду Шам-Хесу кто-то вытоптал клумбы, разбросал цветы и отломал мраморный кубок от изваяния юного бога охоты. Вырвавшиеся на волю собаки довершили начатое. Был грандиозный скандал, жена старейшины грозилась найти виновных и задушить их собственными руками. Она была человеком слова, так что в серьёзности её намерений никто не сомневался.
Утром Бену вспомнил о ночных похождениях, и ему стало стыдно как никогда в жизни. С тех пор он стал более внимателен к тому, что он пьёт и с кем. Доктор же не помнил ничего, и Иеро не жалея красок пересказал ему всю историю. Покойник долго смеялся, а потом заметил, что ему ничуть не жаль хозяйки сада, этой старой ведьмы. Как-то раз она выплеснула ему на голову кувшин ледяной воды, когда он проходил под её окнами, а ведь не было закона, запрещающего ему петь там, где он сочтёт нужным, пусть даже у него нет ни голоса, ни слуха.
У дверей «Трёх кружек» доктор наткнулся на высокого мускулистого парня, на широкие плечи которого возлагалась священная обязанность не пускать в дом случайных посетителей. Судя по его угрюмому настороженному взгляду, к таковым он причислял и У-ку. Однако особых препятствий чинить он не стал, – доктор всё равно пробрался бы в дом, даже если для этого ему пришлось бы лезть через дымоход. В большинстве случаев этого не требовалось, звание лекаря открывало перед У-ку двери скорбящих.
Войдя, доктор тут же поинтересовался у служанки, где он может найти почившего хозяина. Девушка кивком указала куда-то на второй этаж. У-ку прошел мимо накрытого стола и музыкантов, наигрывавших что-то грустное и мелодичное, поднялся по скрипучим деревянным ступеням и вошёл в просторную комнату. На низких подставках уже вовсю дымили глиняные горшки, и сладкий запах заморских благовоний окутывал покои. Вычищенный до блеска пол устилали ветви полыни, как того и требовал обычай. В углу сидела женщина в белой одежде с вышивкой рода, скорее всего сестра умершего, и нараспев читала последние напутствия.
Сам бывший глава семейства возлежал на широкой лавке, застланной дорогим ковром, облачённый в лучшие одежды с золотым шитьём. У-ку нравились адмары – скорбеть и предаваться безутешному горю по такому случаю у этого народа было не принято, они считали, что умерший достигает вечного блаженства, заслуженного тяжким земным трудом.
У-ку опустился на скамью рядом с красивой смуглой девушкой в высоком головном уборе, дочерью хозяина. По обычаю она в героическом ключе рассказывала присутствующим о прижизненных деяниях отца, припоминая даже мелкие подробности. Гости тоже вносили свою лепту: делали подарки, восхваляли достоинства почившего и пели посвящённые ему песни. Песни эти могли быть о чём угодно, но в этот день исполнялись только для одного человека.
Когда очередь дошла до У-ку, он прочитал молитву, которую сочинил сам, а
