многих лишений и печалей. – Но он не понимает, что это путь моих предков, и до них – их предков. И он не может запретить женщине из рода Черной Вороны нарядиться в честь Бога-Ворона, особенно в столь святой день, как сегодня.
– Он просто боится, – обронил мальчик, и слова сорвались с его губ раньше, чем он подумал об этом: должно быть, зелье развязало ему язык, иначе он бы никогда не осмелился произнести это вслух.
Мать сморгнула, очевидно удивленная его откровением, а затем пожала плечами.
– Возможно, – согласилась она. – Обреги боятся многих вещей, которых они не понимают. А теперь стой спокойно, пока я не закончу.
Она работала споро, окрашивая его зубы в глубокий карминовый цвет, – до тех пор, пока не стало казаться, что его рот наполняет кровь. Она засмеялась – ее зубы были такими же. Отец прав, что так боится ее, вдруг подумал мальчик. Она выглядит свирепой, могущественной. Прислужницей бога.
– Как твоя спина? – поинтересовалась она, возвращая чашу с краской на стол.
– Отлично, – соврал он. Еще до рассвета она вырезала хааханы у него на спине: подняла его из постели, поднесла ему первую чашу обезболивающего зелья и сказала, что время пришло. Он покорно перевернулся на живот, и она начала.
Она использовала особый клинок – он подобного никогда не видел: тонкий, изысканный и очень острый – и при этом все время разговаривала с ним, рассказывая, что, если бы он был со своим кланом, любимые дяди или двоюродные братья постепенно, небольшими кусочками, в течение нескольких месяцев или даже лет, вырезали бы ему хааханы, но сейчас уже не осталось времени, и потому это сделает она, сегодня. Затем, вырезая изогнутые линии – намек на вороньи крылья – на его плечах и вниз по боковым мышцам, она рассказывала ему истории о великом Боге-Вороне. Боль обжигала так, словно он сунул руку в огонь, – возможно потому, что он не допил все зелье, но он перенес все, даже не всхлипнув.
Затем она заставила его сесть и вырезала вороний череп у основания его шеи, так что клюв вытянулся вниз по груди и казался кулоном, висевшим на шее. Боль от этого была в десять раз сильнее, чем от крыльев, но единственное, что удерживало его от крика, – страх, что она может случайно перерезать ему горло, если он слишком резко шевельнется. Он знал, что племя его матери резало свою плоть в знак непрекращающейся скорби по тому, что они потеряли, и был горд нести хааханы, но слезы сами бежали по щекам.
Закончив, она окинула свою работу критическим взглядом:
– Теперь, когда ты вернешься домой, они узнают тебя, даже если к тому моменту ты будешь слишком похож на обреги.
Эти слова задели его, особенно то, что она сказала это уже после того, как нанесла знаки. Он и так привык к замечаниям и насмешкам от других людей, оттого что выглядит не так, как они.
– Разве обреги плохие? – осмелился спросить он – зелье сделало его слишком дерзким. Разумеется, Обреги был единственным домом, который он знал. Он понимал, что его мать была здесь
