по товарищам, и стесняясь того, мы робко разглядывали друг дружку, особенно девчонок, замечая, сколь похорошели они, но как нескладны по сравнению с ними мы сами. Мальчишки росли, делаясь, подобно щенкам, длинноногими, долговязыми, составленными из одних локтей, коленок и спины, в которую они пытались втянуть голову, словно в раковину. Изменения, происходящие в девочках, были неуловимы и прелестны. Неописуемы! Ибо, стоя с ними рядом, мы отчаянно глупели, совершали безумства, которых сами не ожидали от себя.
Так оно всё и было, когда мы стали чуть старше, но в младшей школе главным были запахи.
Аромат третьей перемены исходил от завёрнутых в бумажку завтраков. Переложенные из ранца на полку парты, они дразнили, подливая в рот слюны и мешали счесть два плюс два. Едва заканчивал трещать звонок, серая бумага с тёмными от смальца пятнами на боку разворачивалась словно сама по себе, и мы принимались жевать намазанные жиром горбушки, повторяя к следующему уроку стихи про страну с вольными землями и кисельными берегами.8
А как пахли новые буквари?! Мамой и родной речью!!! Когда мы возвращались из школы, дома нас поджидала накрытая салфеткой тарелка и стакан молока, пообедав, садились за уроки, а после, когда вечер стирал все краски дня одну за другой, не зажигая света, мы облокачивались на подоконник, и поджидая маму с работы, вглядывались на тропинку перед домом, в надежде рассмотреть знакомый до боли в сердце силуэт.
На уроках каллиграфии мы пытались переупрямить непроливайку и учителя. Чернильница ни за что не желала пачкать парту, а педагог был неутомим в призывах не писать носом, не свешивать локоть с парты и не горбиться, уподобляясь верблюду… Помнится, когда я смог, наконец, в точности скопировать «Смиренный игумен Пафнутий руку приложил», учитель похвалил меня за усердие, но дежуривший в тот день по классу Вовка, мой заклятый друг, принимая с парты непроливайку, чтобы вместе с остальными унести её в учительскую, нарочно залил лист с красиво выведенными строчками. После я, конечно, дал ему «леща», как полагается, но того безупречного игумена было уже не вернуть. Сколь не пробовал потом, – то наклон чуть не такой, а то пёрышко разъедется предательски надвое, так что чернила растекаются жирной каплей по буквам.
Говорят, школьные годы – лучшие в жизни. Врут и про товарищей навек, и про первую любовь, и что табель с отметками – верительная грамота, предъявив которую жизни, получишь от неё всё самое интересное. У кого-то оно, может, и так, но я думаю, что как только появляется человек на свет, – вот тут-то и начало всего. Просто бережнее надо быть, и друг с другом, и с собой.
В дождливый день…
За окном так много воды, что льётся с неба, тротуары полны от поребрика до бордюра, из парадных ступаешь, как из подъезда – не куда-либо, а именно в центр самой глубокой лужи. Да и как иначе? Осень. В эдакую погоду можно с чистой совестью оставаться дома, не месить грязь, не мочить ног и брючины до колена, а заварить чаю покрепче, и
А.Т. Твардовский «Страна Муравия» 1934-1936
