за душу. В этот момент я чувствовал себя представителем человечества, я гордился, что людей любят.
И я с негодованием вспомнил, что Ромеро презрительно отзывался об искусственном солнце, за которое благодарила Фиола. Экипаж звездолета, отправленного на Вегу, израсходовал на это светило все резервы активного вещества. Программой полета такие действия не были предусмотрены – им придется держать ответ на Земле.
Я мысленно видел планету, где жила Фиола, – летом сжигаемую белокалильным жаром, зимой темную и холодную. Вдали сияла синевато-белая Вега – декоративная, неживотворящая звезда. Да, конечно, можно приспособиться к самым безжалостным условиям существования – и вегажители приспособились. Ценой страданий. Разумом и чувствами я был с теми, кто бросил луч в их ледяную темноту, послал волну тепла в скованные морозом сумрачные убежища, защитил от пронзительного летнего света! Но, несомненно, кто-то из людей поддержит Ромеро, объявив транжирством бескорыстную человеческую помощь… Но сказать Фиоле, что люди разные, я не мог.
А между тем погасшая было луна стала возрождаться в солнце. На черном пологе неба засветился диск, он становился ярче и горячее. Звезды тускнели и пропадали. Фиола прижалась ко мне. Я хотел ее поцеловать, но не знал, принято ли на Веге целоваться. Мне было радостно и без поцелуев.
– День идет, – сказал я. – Рабочий день, Фиола.
– Да, день, – отозвалась она. – И ты уйдешь. Спасибо, что ты был эту ночь со мной, человек Эли.
– И тебе спасибо, Фиола. Ты подарила мне лучшую ночь в жизни.
– Что было в ней лучшим, Эли? То, что я критиковала людей за несовершенство?
– Нет, то, что мы сидели рядом и, разные, чувствовали свое единство.
Она унеслась, звеня и сверкая, в глубину сада, а я поплелся к выходу.
31
Я собирался к Вере, но она сама вызвала меня. У входа в гостиницу вспыхнул видеостолб. Вера сидела за столом. Она казалась усталой.
– Ты не спал сегодня, брат? – спросила она, всматриваясь в меня. – Тебя не было дома.
– Я провел эту ночь с Фиолой в их саду.
– Я тоже не спала. Дурацкая ночь – споры, ссоры… Как бессердечны иные люди!
Я сообразил, что она говорит о Ромеро. Я редко видел Веру такой измученной. Раньше в спорах она воодушевлялась. Дискуссии оживляли, а не подавляли ее. Что-то очень серьезное случилось у них с Ромеро.
– Прими радиационный душ, Вера. И не думай о чужом бессердечии.
– Не думать о бессердечии я не могу. Бессердечие, распространившееся на многие сердца, становится грозной силой. Я вызвала тебя, чтобы освободить на этот день.
Я пошел к Андре. У него сидел Лусин. Я предложил им отправиться на розыски сведений о галактах. Андре собирался готовить зал Галактических Совещаний к своему концерту. Я уверял его, что звездожители отнесутся к симфонии не лучше, чем люди: музыка должна радовать, а не терзать.
– Наш
