человеческой… Ты, Бык, потяни удовольствие, потяни… По частям его разделай, святошу нашего…
Бугай сидел за «неосторожное убийство» и в окружении вдохновлённых зрителей ощущал себя как на арене:
– А ну, иди сюда, придурок!
Иван Денисов молча помолился и приготовился сделать шаг на эшафот, но его опередили…
Внезапно в середину камеры влетел раскрасневшийся монгол. Он прокрутился на одном месте, словно очерчивая невидимую границу, и громким внятным голосом выкрикнул несколько воинственных слов по-монгольски. Затем, продолжая вращаться, мелко перебирая ногами, он тихо, но внятно добавил по-русски:
– Тот, кто перешагнёт эту линию, будет умерщвлён. Это я вам говорю – лама Татурсин!
В камере воцарилась абсолютная тишина – настолько неожиданным для всех было явление монаха в центре внимания, который, делая пассы руками и ногами, возводил какую-то защиту вокруг себя и своего друга священника:
– Первый, кто переступит! И остальные будут убиты тотчас! – продолжал он вещать уверенным голосом.
Вдруг к всеобщему удивлению Бык покачнулся и рухнул на пол без сознания. Его никто не успел подхватить, да и невозможно было бы справиться с весом его мощного тела. Он упал на спину, закатив глаза, изо рта выступила пена.
Монах продолжал кружиться, скользя вдоль онемевших сокамерников, оторопело уставившихся на нелепо раскинувшегося на полу бугая. Подняв глаза на монгола, толпа медленно стала пятиться.
Татурсин прекратил вращение:
– Впредь ко мне и священнику не приближаться. Тому, кто нарушит запрет – смерть в течение секунды.
Он поклонился, сложа руки перед грудью, и вернулся на своё место.
Иван Денисов был потрясён не менее других, и как другие, был уверен во всесильности монаха. Священник тяжело дышал, не веря своему спасению. Когда к нему вернулся здравый рассудок, осознав, что громила умирает, он бросился к крану, набрал пригоршню воды и брызнул на лицо амбала. Он не видел в нём врага, но знал о необходимости сострадания ближнему. На пятый раз Бык вздрогнул и открыл глаза, в недоумении обводя камеру взглядом. Иван Денисов помог ему подняться и проводил к нарам, где уложил, предварительно расправив складки одеяла.
С этого момента монаху и священнику была предоставлена полная свобода: все опускали глаза, стараясь не попадаться лишний раз на пути у монгола. Монах Татурсин приветливо улыбался, показывая ровные белые зубы. Однако стоило кому-нибудь из сокамерников направиться в их сторону, как он медленно качал головой, останавливая любые попытки общения.
Через три дня ни с того ни с сего во сне умер Царь. Священник отпел покойного. Лама Татурсин нагнал на всех уголовников дополнительный ужас каким-то необыкновенным горловым пением. Чертыхаясь, надзиратели вынесли тело при гробовом молчании арестантов.
