перешел к власовцам. Сейчас трудно о таких писать. Скажешь, мол, что хороший командир – так заклюют, что не рассмотрели, в нем врага. А напишешь, что человек был гниль – спросят, почему не доложили. Но человек был гниль.
Раскрылся не сразу, конечно. Командовал хорошо, тут не отнять. Но складывалось ощущение, что, когда он шел в атаку, он делал это… от испугу, что ли, или от безысходности. Отчаянный, конечно, был. Не всегда считался с потерями.
Был вот случай: Гуляев как-то на смотре нашел у одного бойца немецкую листовку с «пропуском» для сдачи в плен. Листовку он изъял и сказал, что не доложит начальству, если тот поделится с ним пайком. Вот такой был человек – ради половины пайка… Время тогда уже было сложное, формировался котел.
А последний раз Гуляева я видел при попытке выйти из окружения – уже тогда, при полном разгроме, в начале июля. Все страшно голодные, измученные, еле передвигались, а немцы нас еще и с минометов утюжили. Мы потеряли почти весь взвод и отходили обратно на позиции. Было нас трое – я, Гуляев да красноармеец Шишаков, сильно контуженный. Гуляев устал идти, прилег и приказал мне двигаться дальше вместе с Шишаковым.
На позициях мы с Шишаковым никого не обнаружили. Потом уже прибились к небольшому отряду. Через день с тяжелыми боями сумели наконец прорваться к своим.
Глава третья
В темном полуподвальном баре вечер только начинался. Один офицер был еще трезв, другой уже неприлично трезв – так Фролов называл состояние, когда ты вроде как и выпил по-человечески, но все еще сохраняешь трезвый рассудок и мир тебе отвратителен. Еще один дремал за столом. В уголке сидели двое в гражданском. Они мельком взглянули на русских и вернулись к своим делам. Власовцев тут уже хорошо знали. В местном гестапо привыкли, что проблем от них можно не ждать – знают свое место.
Из мембраны патефона звучал голос Эрика Хелгара[5].
Едва Гуляев, Фролов и Бурматов заняли угловой столик, к ним подскочила бойкая полуодетая девица и принялась щебетать на ломаном немецком с отчетливым южнославянским говором.
Иван виновато улыбнулся и развел руками – мол, не до тебя. Девица все поняла, нахмурилась и отошла. А напоследок обернулась к ним и спросила по-русски:
– Водки?
Все трое кивнули.
С графином и тремя лафитничками подбежала уже другая девица – полячка, знакомая Гуляеву еще с прошлых визитов. С дежурной улыбкой накрыла на стол, забрала деньги.
На закуску попросили соленых огурцов и жареных колбасок.
– Огурцы тут говно, – сказал Бурматов, разливая водку по лафитникам. – По нашим скучаю.
– Ты это, – ответил Гуляев. – С такими фразами осторожнее. «По нашим скучаю». Могут не так понять.
– По огурцам, конечно, – усмехнулся Бурматов. – По огурцам. Мама моя, царствие небесное, такие в бочке солила. Я даже, когда еще не пил, за обе щеки уламывал.
– А пить когда начал? – спросил Фролов.
– А как в армию пошел, так и начал. До того ни-ни. С тех пор огурцов
Эрик Хелгар (1910–1992) – немецкий певец и киноактер, звезда эстрады Третьего рейха.
