плакать еще, но больше нечем.
Родители так и не возвращаются, никто из них. Я не знаю, что будет дальше.
– Белинда, эй! – Том заглядывает мне в лицо. – Поехали отсюда, м? Я тебя здесь не оставлю. Все будет хорошо.
– Ладно. Ладно.
По правде говоря, я действую на автомате, во всем этом хаосе тянусь к порядку, спокойствию и защищенности. Том тоже пьян, но сейчас он больше остальных подходит под эти понятия. Он выводит меня на улицу, сажает в такси и отвозит туда, где, по его словам, «все будет хорошо».
3
В доме Тома меня прорывает, и я блюю в туалете около часа. Он все заходит, проверяет, приносит воды. После этого, с опухшими, воспаленными глазами и больной головой я отрубаюсь прямо в зале на диване. И просыпаюсь только вечером, часов в пять.
Просыпаюсь от режущего, отвратительного, невыносимого чувства тревоги. Словно кто-то воткнул нож в область желудка и прокрутил. Дыхание сбивается; я резко сажусь, голову сразу ведет в сторону, она кружится.
Я пытаюсь дышать, ищу, за что бы зацепиться взглядом. Нахожу Тома, спящего рядом с диваном на полу, на белоснежном пушистом ковре. Он лежит лицом вниз, на своей вытянутой руке. Волосы разметались так, что глаз не видно. Я делаю вдох, выдох. Спускаюсь взглядом ниже: его белая футболка задралась, оголяя живот. Клепаный ремень на штанах расстегнут.
Я отворачиваюсь, потому что становится еще хуже. В памяти всплывает конец дня рождения, и я не выдерживаю, вскакиваю с дивана, огибаю его и убегаю в ванную, потому что это единственное знакомое здесь место.
Там взгляд сразу останавливается на зеркале – потому что с таким отражением я не готова была столкнуться. У меня на щеке огромный синяк. Я приближаюсь к стеклу, рассматриваю лицо. Прямо под глазом несколько налившихся кровоподтеков. Прикоснувшись к ним, я чувствую боль. Сосуды лопнули, из-за чего вся щека усеяна синими пятнышками. Мне становится больно от такого вида, я не хочу так выглядеть. Глаза красные, опухшие. Мое лицо буквально рассказывает о том, что со мной было вчера.
Я быстро начинаю смывать остатки размазанного макияжа. Прямо мылом – ничего другого здесь нет. Становится лучше, но ненамного. Тогда я залезаю в душ, мою голову, отмываю тело от вчерашних грязи и пота. От дерьма в душе́ все равно не отмыться. Я заканчиваю и начинаю драить облеванный утром туалет – хочу стереть все следы произошедшего.
Тревога и отвращение выворачивают меня наизнанку. Я словно в абсолютной пустоте, оставленная всеми, наделавшая кучу ошибок, понятия не имею, куда двигаться. Вокруг ничего, и я не знаю, что делать.
Не знаю, как выбраться отсюда, где искать дорогу. А самое главное, я не знаю, у кого ее спросить.
Когда приходит время выходить, я понимаю, что у меня нет одежды. Вся вчерашняя скинута в корзину для белья, и, надеюсь, Том ее просто выбросит. Я заворачиваюсь в полотенце и выхожу в гостиную.
Подхожу к Тому, до сих пор валяющемуся на полу.
– Эй, Том, – трясу его, – проснись, давай.
– Что? – сквозь
