даже укладывает мою голову к себе на колени, когда я лежу на диване. Мысль о том, что она снова не брезгует прикасаться ко мне, после того как столь долго чуралась меня, наполняет мое сердце счастьем; но мне грустно, когда я слышу, как поздно вечером она включает музыку, потому что я знаю, что ее сердце печалится, когда она вслушивается в слова и вспоминает прошлое.
Я тоже печалюсь, думая об отце, который похоронил свои честолюбивые стремления, отказался от продвижения по службе и согласился на понижение в должности, чтобы заботиться обо мне. Каждый член нашей семьи – мои родители, сестра и брат – уплатил высокую цену за мою болезнь. Иногда я задумываюсь, может быть, все эти утраченные надежды и мечты привели к тому, что такой умный и тонкий человек, как мой отец, научился прятать свои эмоции настолько глубоко, что я порой сомневаюсь, что он сам помнит, где они скрыты.
8: Перемены
Это называют эффектом бабочки – гигантские перемены, которые способна создать своим почти неразличимым трепетом пара шелковистых крылышек. Я думаю, что и в моей жизни где-то бьет крылышками такая бабочка. Для стороннего взгляда мало что изменилось с тех пор, как я прошел обследование: я по-прежнему каждое утро приезжаю в свой дневной стационар и благодарно вздыхаю, когда день заканчивается и можно отправиться домой, где меня будут кормить, мыть и готовить ко сну. Но монотонность – мой привычный враг, и мне заметны даже мельчайшие перемены в ней.
Медработников, которых я вижу в стационаре, во время приемов у физиотерапевта или у докторов в больнице, похоже, не слишком взволновали слова какого-то эксперта о том, что я скоро смогу общаться. Зато определенно чувствуются перемены в том, как родители разговаривают со мной после того обследования. Когда мама спрашивает, сыт ли я, она ждет чуточку дольше, пока я не дерну головой или не улыбнусь краешком губ. Отец разговаривает со мной все больше, когда чистит мне зубы на ночь. Эти перемены настолько малы, что мои родители могут их даже не осознавать, но я впервые за все эти годы чувствую витающую в воздухе надежду.
Я слышал достаточно из их разговоров, чтобы понять: если я и смогу по-настоящему общаться, то это общение будет происходить на самом примитивном уровне. Не стоит рассчитывать, что это будет что-то вроде голливудского фильма со счастливой концовкой или паломничества в Лурд, где немые как по волшебству обретают голос. Логопеды в своем отчете рекомендовали матери и отцу начать попытки общаться со мной с самого малого. Очевидно, что дерганые движения головой и улыбки – не настолько надежный инструмент, каким я их считал, и я должен освоить какой-то более последовательный способ сигнализировать свои «да» и «нет». Поскольку мои руки слишком непослушны, чтобы четко ими указывать, лучший способ начать «говорить» для меня – пристально смотреть на символы.
Я буду пользоваться символами, потому что не могу ни читать, ни писать. Буквы теперь не имеют для меня смысла, и поэтому
