что все прошло, и тут – поистине громовой раскат новой фразы, оглушительно непонятной и все такой же пугающей, и появление на этой солнечной поляне с сотнями змей истинной царицы этого карнавала красок – ослепительно-алой, огромной змеи:
– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…
Звуки этой фразы все так же иссушали, кажется, и саму душу. Еще миг, и Хасиб готов был упасть лицом в это шипение, шуршание и клокотание смертельно опасной жизни, чувствуя, что его жизнь закончена и не стоит ни гроша… Он готов был уже расстаться с миром, погрузиться в благословенную, тихую и беспросветную черноту забвения… И в этот миг все закончилось.
Нельзя сказать, что пробуждение после этого сна было отрадным. Напротив – Хасиб чувствовал себя так, словно его всю ночь били палками мальчишки, которые почему-то рассердились на него сверх всякой меры. Болели и спина, и бока, и лицо, и ноги. А вот руки не болели – но их так свело, что мальчику понадобилось несколько поистине долгих минут, чтобы вновь почувствовать ток крови в пальцах и отрадную уверенность в движениях.
Увы, этот сон, как и раньше, изматывал; и пусть теперь он был более осмысленным, равно как и ужас, что оставался в душе после пробуждения, но понять, что же его вызвало, было все так же невозможно.
– Надо рассказать учителю, – пробормотал Хасиб, проснувшись. – Еще одной ночи такого кошмара я не выдержу.
И это было чистой правдой – сердце мальчика быстро и оглушительно громко билось, а страх, вызванный зрелищем десятков извивающихся, смертельно опасных клубков, изгнал из разума все остальные чувства. Но мальчик признался самому себе, что сегодня сон отличался и еще кое-чем. Слова… О, слова, которые раньше жили лишь во сне, пробудились вместе с утром.
Теперь Хасиб прекрасно помнил звучание каждого из них, их шипящую и свистящую душу, но по-прежнему, и, быть может, к счастью, не знал их значения. И тогда Хасиб решился вновь произнести их вслух (хотя потом он так и не мог ответить себе на вопрос, зачем же он это сделал):
– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!
С минуту было тихо – так часто бывает на рассвете, когда все живое еще наслаждается последними сладкими мгновениями сна. Но потом какое-то неясное шуршание раздалось у самого окна. Хасиб затаился, пытаясь понять, происходит это на самом деле или лишь мерещится ему.
Шорох повторился. Он стал чуть отчетливее и теперь слышался куда ближе. Хасиб плотнее укутался в кошму и подобрал под себя ноги. О, он, конечно, уже почти ничего не боялся (да и как может неизвестно чего бояться почти десятилетний юноша?). Но почему-то этот звук, так похожий на те, что слышались ему в сновидении, изрядно испугал его.
Хасиб накрылся с головой и одним глазом следил за тем, что происходит в комнате. Таинственный шум все приближался, но мальчик никого не замечал. И наконец шум стал оглушающее громким…
И в
