был поражён нанесённым ему увечьем.
– Эк тебя обработали-то… – озадаченно мял он пальцами ус. – Чтоб раньше советская милиция да советского человека…
– Теперь не советская, – отвечал Валерьян, поправляя под головой подушку.
– Да уж вижу, – крякал Лутовинов. – У советской-то и дубинок никаких сроду не было.
Мать ходила к Валерьяну в общежитие каждый день, приносила еду и чистую, постиранную одежду. Её слезы, упрёки, мелочная опека угнетали его сильнее приступов дурноты. Он не знал, чем утешить мать.
Разговор с отцом вышел недобрым. Тот, придя отдельно от матери, один, давил его корящим взором, ругал за безрассудство, за глупую веру «провокаторам-коммунякам» Валерьян, не выдержав, вскипел:
– Твоих-то демократов и пальцем никто не трогал. Сами танки бензином жгли! А как к власти прорвались, прямо убивать за неё готовы. Фашисты настоящие, демократы твои!
– Опомнись. Прекрати… – пробормотал Павел Федосеевич, теряясь.
Валерьян не щадил отца:
– Что, неприятно слушать? А ты слушай! Сам из них.
Павел Федосеевич моргал, не зная, чем крыть.
– Ты что же, меня в этом побоище обвиняешь?
– Власть вашу обвиняю. Не говори, что ты не при делах. Ты депутатский помощник.
Павел Федосеевич задышал сипло, задёргал дрогнувшей рукой воротник.
– Так ты теперь на родного отца?!..
Он заходил по комнате, бросая пылающие, оскорблённые взгляды на сына.
– Ты… ты совсем рехнулся! Форменный большевик! Вот такие когда-то собственных родителей на расстрел отправляли. Откуда в тебе столько фанатизма? Столько ненависти?! И к кому? К отцу?
Павел Федосеевич замер посреди комнаты с искажённым лицом, глотая воздух.
– Валерьян, послушай хоть…
Валерьян глядел на отца без снисхождения, бледный от гнева и от боли в раскалывающейся голове.
Не договорив, Павел Федосеевич вдруг в отчаянии взмахнул рукой.
– А… что с тебя возьмёшь!..
Он вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Вошедший минуту спустя Лутовинов неловко кашлянул, поправил у двери половик, поставил на место придвинутый Павлом Федосеевичем к кровати стул.
– Опять поругались?
– А?.. – п риподнялся на локте Валерьян.
– Да с отцом твоим на лестнице столкнулся. Ведь он это от тебя уходил?
– Он.
– Лица на нём не было. Шёл, трясся весь.
Лутовинов шагнул к окну, распахнул форточку, словно сам воздух в комнате казался ему отравлен и тяжёл.
– Эх, судьба, что ли, у всех отцов одинаковая: страдание через сыновей принимать? – с проступившим внезапно на лице выражением безысходности произнёс Лутовинов.
– Вы не обобщайте, – сухо произнёс Валерьян.
Лутовинов сел к столу, неподвижно уставился на свои
