чего-нибудь покрепче, нежели чай? Водочки, к примеру. Или коньячку!
– Гаврила Емельянович, это будет совсем уж бесцеремонно с моей стороны! – Бедный артист от окончательной растерянности совсем не знал, куда девать озябшие руки и где пристроить помятую шляпу. – Готов-с выпить любой напиток, который вами будет предложен.
– Значит, коньячок?
– Так точно-с.
Филимонов оглянулся, неожиданно рассмеялся высоким едким хохотком.
– Все-таки вам, Изюмов, следовало служить в армии. Никак не способны избавиться от солдафонского «так точно».
– Виноват, Гаврила Емельянович. Это от волнения-с.
– Отчего волноваться, любезный? Разве я пугало какое? Или по службе самодурничаю?
– Не самодурничаете и не пугало, а от неловкости все одно тело сводит. Все артисты при вашем виде в обморок падают.
– Вы давно уже не артист, поэтому в обморок валиться никак не следует, – Филимонов снова засмеялся, поставил на стол два фужера с мягкой коричневой жидкостью, усилием руки усадил на место артиста, пожелавшего встать, расположился напротив. – Ну-с, за встречу?
– С непременным почтением, Гаврила Емельянович. Даже не представляю, какие слова надобно произнести.
– Ничего не произносите. Пейте.
Изюмов решил было лишь пригубить бокал, но, заметив, что директор осушил посудину до дна, также последовал его примеру.
Филимонов заел коньяк долькой лимона, предложил гостю проделать то же самое, откинулся на спинку кресла, внимательно посмотрел на бывшего артиста.
– Что же привело вас к театру, господин хороший?
От вопроса артист на миг растерялся, но тут же нашелся, объяснил:
– Без театра я, Гаврила Емельянович, не человек. Инфузория!.. Все годы, пока маялся на каторге, только и мечтал оказаться в этих стенах.
– И в каком качестве? – вскинул брови директор. – Неужели артистом?
– Как прикажете. Буду исполнять все, что будет велено вами. Даже швейцаром-с могу, ежели на том остановитесь!
– То есть артистом более быть не желаете? – насмешливо, с подковыркой поинтересовался Филимонов.
– Желаю. Очень желаю! Только боюсь, вы мне подобную честь не окажете.
– Не окажу, – согласился директор, снова налил коньяку в оба фужера. – Еще по махонькой?
Изюмов деликатно коснулся директорского фужера своим, опрокинул содержимое, хотел было взять ломтик лимона двумя пальчиками, но передумал, неожиданно заявил:
– А я ведь, Гаврила Емельянович, еще имел одну цель в своем визите к театру.
– Вот те на!.. Как были, так и остались сюрпризным господином, – удивился тот. – И какова же эта цель, ежели не секрет?
– Никак не секрет, – артист слегка замялся. – Желаю узнать о судьбе госпожи Бессмертной.
Директор помолчал,
