ему, изъяв из них смертоносное устройство. Как часы эта вещь была бесполезна, но Миллер по привычке оставил их на руке.
– Возьми, – сказал он.
Бранн – он же Ци – не пошевелился.
Миллер протянул часы:
– Они больше не опасны. Разве не видишь?
– Это обман. Ты не знаешь того, что желаю узнать я. Почему я должен тратить на вас время?
– Если хочешь найти Ци, – подумал Миллер, – тебе придется взять эту вещь. Конечно, если не боишься.
Часы вырвались из его пальцев и, сверкающей молнией пролетев через зал, оказались в руке Бранна.
Миллер глубоко вздохнул:
– Переверни их. Вот так. Поднеси к лицу. Да, правильно. Теперь… открой глаза.
– Мои глаза не открываются.
– Открой их!
– Они никогда не открывались!
Неподвижный воздух, казалось, звенел от напряжения. Вдруг Миллер почувствовал, что Орелла присоединилась к нему:
– Если откроешь глаза, то найдешь Ци.
И это было единственное, что могло пробиться через глухую броню в безумный полуразум Бранна. Белые веки дрогнули… Длинные ресницы медленно поднялись…
Глаза Бранна посмотрели на отполированную металлическую крышку часов. Глаза Бранна взглянули в маленькое зеркало… в глаза Ци!
Глаза Ци, широко раскрывшись от ужаса, смотрели в глаза Бранна!
Не было никакой защиты от мысленной лавины, обрушившейся на потрясенный, кричащий в панике разум – нет, на два разума, находящихся в одном теле. Впервые Бранн увидел ту, кого искал с момента своего загадочного рождения. И впервые Ци увидела свое собственное лицо, искаженное холодной ненавистью, ставшей неотделимой чертой Бранна.
Миллер же испытывал только жалость. Главный принцип психотерапии – добиться, чтобы пациент посмотрел в лицо собственной болезни. Но ни одному обычному шизофренику не приходилось столь жестоко срывать темную завесу со своего сознания. Обычный человеческий мозг обладает защитным механизмом против подобного вторжения, и этот механизм срабатывает автоматически.
Ци принадлежала к народу, чье духовное развитие достигло высочайшего уровня. Еще до рождения ее поразило безумие, долго остававшееся скрытым. Но все же ее разум оказался достаточно могуч, чтобы посмотреть в глаза шокирующей, невероятной правде.
Ци никогда не была злобной, как Бранн. Да, она была слабее, но холодная жестокость, которую так обожало ее второе «я», была ей чужда.
Одно лишь долгое, как вечность, мгновение лицом к лицу стояли двое – добро и зло, которые, сами того не зная, делили одно тело и один разум.
У Миллера в ушах звенела тишина.
Потом рука, державшая зеркало, повисла. Ци повернула голову, и ее безумный, дикий, полный ужаса взгляд встретился со взглядом Миллера.
И тот прочел в ее глазах предчувствие гибели. Этими глазами на него смотрели две совершенно разные личности, и на миг показалось, будто к нему обращаются одновременно
