был? – подбежала, осторожно приобняла, боясь подхватить вшей. – Голодный? Садись вечерять.
– Не…
– Сытый чё ли?
«Ещё бы не сытый!» – подумал Витюшка. – «Столько золота сожрал за один присест!» – а вслух продолжил несмело:
– Тетка Фёкла, мне бы помыться заперва…
– Сей секунд Миланья заявится и тебя обиходит.
Дворня сидела, распахнув рты. Звероватый Степан, едва не вытуривший мальчонку за ворота, враз съёжился и бочком-бочком выскользнул из людской, от греха подальше. Что за «принц» в лохмотьях объявился на голицинском подворье, никто не знал. Дворня терзалась в догадках.
От прибежавшей Миланьи слышались лишь «охи» да «ахи». Они прибавили к догадке появления грязного оборвыша в приличной людской, туману, и завели дело в окончательный тупик.
Самый грамотный из всех присутствующих, – копиист секретарь молодого Голицына, – Козьма Фомич Благонравов счёл возможным заметить довольно тонко:
– Сдаётся мне, Фёкла с Миланьей тайные адептки священного учения Будды. Мальчонка, по всей вероятности, живое воплощение Будды на земле. Ламы – это ихние монахи – тайным собранием выбирают среди детей кандидата на сию роль и рьяно поклоняются ему.
Разумеется, никто ничего не понял, но все сделали вид: «Ну, конечно! По-другому и быть нет возможности!»
Миланья уволокла сына в дальний конец господского сада, где стояла обширная баня по-белому для дворни, но в ней не брезговали попариться другой раз и старшие из Голицыных. Особенно Глафира Порфирьевна – бабка Голицыных. Старушка старых правил, ядовитая на язычок и нравом крутёхонькая. Могла возлюбить, но могла и запороть розгами на козлах. Правда, творила она свои чудеса всё больше по молодости лет, но и ныне, другой раз такое коленце запендюрит – хоть всех святых выноси.
По случаю субботы, баня вытоплена на славу. Вода в колодах осталась, хотя все, кому положено, и кто хотел, помылись. От души русской попарились и, судя по прилипшим кругом, распаренным листьям берёзы, дуба и пихтовым иголкам, исхлестали друг об друга с добрый десяток веников.
Миланья хотела помыть сына, но он застеснялся и отправил мать восвояси с наказом забрать его из бани не раньше, чем через час.
Только она ушла, Витюша кинулся в предбанник, где заприметил ухватистый заступ. Взял его. Выскочил из бани и юркнул по стенке за её угол. Огляделся…. В гуще кустов шиповника высмотрел разбитую статую Купидона на массивном мраморном столбе. Ящеркой проскочил меж цепких колючек ветвей и с ходу вонзил лезвие заступа в зелень дёрна возле столба. Быстро, но на удивление аккуратно, срезал слой дерна, выкопал на глубину штыка землю, складывая её на сорванные с себя портки. Затем, не мешкая, засунул себе глубоко в горло два пальца и вызвал рвоту.
Похищенные драгоценности, словно по команде, вырвались на свободу и, перемешанные с рвотными массами, уютно устроились в выкопанной ямке. Одного движения Витюшкиной руки
