укрывала его полами красоты нового мира, и мне сразу вспомнилось, что она – мать сказочной Ноктуа из книги в коричневом переплете, о которой я некогда читал вслух Ионе, что над плечами ее кружат летучие мыши, а по пятам за ней, резвясь, словно щенята, трусят лютые волки, а Геспер и даже Сириус шествуют не за ней – впереди, и, вспомнив все это, я невольно задумался: каким образом, благодаря чему корабль наш опережает саму Ночь, если паруса его убраны и не улавливают ни лучика света?
В атмосфере, окружающей Урд, корабли иеродул ходят, как заблагорассудится, и даже судно, доставившее меня (а также Идас и Пурна, хотя в то время я этого не знал) на борт этого корабля, поначалу шло не на парусах, а как-то иначе. Очевидно, наш корабль тоже мог ходить без парусов, двигаясь за счет чего-то иного, но вот странность: зачем капитан до сих пор гонит его вперед прямым курсом? Карабкаясь книзу, я размышлял над всем этим, но размышлять оказалось куда как легче, чем прийти хоть к какому-то заключению.
Не успел я спуститься на палубу, как корабль тоже окутала тьма. Ветер не утихал, будто твердо решив унести меня прочь. Казалось бы, я уже должен чувствовать тяготение Йесода, однако чувствовал лишь слабое, едва заметное притяжение корпуса, как в пустоте. Наконец мне хватило глупости отважиться на прыжок. Ураганное дыхание Йесода немедля подхватило меня, точно опавший лист, и я, подобно гимнасту, покатился по палубе кувырком – счастье еще, что не врезался с лету в мачту.
Весь в синяках, ошарашенный неожиданным приключением, я принялся ощупывать палубу в поисках люка, а не найдя его, решил дожидаться дня – и тут день настал, внезапно, словно глас трубы. Миг – и над темным, круто, точно верхушка баклера, изогнутым горизонтом поднялось солнце Йесода, добела раскаленный шар из чистейшего золота.
Казалось, откуда-то издали донеслись голоса гандхарвов, певцов пред троном Вседержителя. Еще миг, и далеко впереди корабля (блуждания в поисках люка привели меня к самому его носу) показалась огромная птица с широко распростертыми крыльями. Корабль несся на нее, словно лавина, однако птица заметила нас и, не прерывая пения, взмахнула могучими крыльями, взмыла ввысь. Крылья ее оказались белыми, грудь отливала изморозью, и если жаворонка с Урд можно уподобить флейте, то голос птицы с Йесода являл собой целый оркестр, хор множества голосов – от высоких, щемяще нежных, до низких, басовитее самого огромного барабана.
Как мне ни было холодно (а замерз я – зуб на зуб не попадал), я невольно остановился, заслушался, а когда птица, разминувшись с нами, скрылась за скопищем мачт и ее пение стихло вдали, вновь устремил взгляд вперед: не появится ли еще одна?
Нет, с дивными птицами мне на сей раз не посчастливилось, однако в небе появилось кое-что новое. Навстречу нам мчался корабль, каких я еще не видывал – корабль на крыльях гораздо шире крыльев скрывшейся за кормой птицы, но тонких, изящных, словно клинок меча. Едва мы поравнялись с ним, как и со встречной птицей, пройдя несколько ниже, корабль сложил крылья и стремглав
