дьявольский страх и такую же гордость, когда они оказывались позади. Вскоре в маленьком пространстве, полуосвещенном лампочками приборов на контрольном щитке, возникло чувство товарищества, какое быстро устанавливается в практических делах, и, когда через полчаса я снова сел за руль и повез ее домой, мы чувствовали такую близость, будто рассказали друг другу историю всей своей жизни.
Недалеко от Николаиштрассе я опять остановил машину. Над нами сверкали красные огни кинорекламы. Асфальт мостовой переливался матовыми отблесками, как выцветшая пурпурная ткань. Около тротуара блестело большое черное пятно – у кого-то пролилось масло.
– Так, – сказал я, – теперь мы имеем полное право опрокинуть по рюмочке. Где бы нам это сделать?
Патриция Хольман задумалась на минутку.
– Давайте поедем опять в этот милый бар с парусными корабликами, – предложила она.
Меня мгновенно охватило сильнейшее беспокойство. Я мог дать голову на отсечение, что там сейчас сидит последний романтик. Я заранее представлял себе его лицо.
– Ах, – сказал я поспешно, – что там особенного? Есть много более приятных мест…
– Не знаю… Мне там очень понравилось.
– Правда? – спросил я изумленно. – Вам понравилось там?
– Да, – ответила она смеясь. – И даже очень…
«Вот так раз! – подумал я. – А я-то ругал себя за это!» Я еще раз попытался отговорить ее:
– Но по-моему, сейчас там битком набито.
– Можно подъехать и посмотреть.
– Да, это можно.
Я обдумывал, как мне быть.
Когда мы приехали, я торопливо вышел из машины:
– Побегу посмотрю. Сейчас же вернусь.
В баре не было ни одного знакомого, кроме Валентина.
– Скажи-ка, Готтфрид уже был здесь?
Валентин кивнул:
– Он ушел с Отто. Полчаса назад.
– Жаль, – сказал я с явным облегчением. – Мне очень хотелось их повидать.
Я пошел обратно к машине.
– Рискнем, – заявил я. – К счастью, тут сегодня не так уж страшно.
Все же из предосторожности я поставил «кадиллак» за углом, в самом темном месте.
Мы не посидели и десяти минут, как у стойки появилась соломенная шевелюра Ленца. «Проклятие, – подумал я, – дождался! Лучше бы это произошло через несколько недель».
Казалось, что Готтфрид намерен тут же уйти. Я уже считал себя спасенным, но вдруг заметил, что Валентин показывает ему на меня. Поделом мне – в наказание за вранье. Лицо Готтфрида, когда он увидел нас, могло бы послужить великолепным образцом мимики для наблюдательного киноактера. Глаза его выпучились, как желтки яичницы-глазуньи, и я боялся, что у него отвалится нижняя челюсть. Жаль, что в баре не было режиссера. Бьюсь об заклад, он немедленно предложил бы Ленцу ангажемент. Его можно было бы, например, использовать в фильме, где перед матросом, потерпевшим кораблекрушение, внезапно из пучины всплывает
