дочку:
– Ой не могу! Верочка! Уведи этого хвостатого подальше, с глаз моих! Вера-а!
Фросе стало стыдно за потерявшего разум зятя. Она даже мужа своего без одежды не видела. Да что там говорить, и в трусах не видела, только голым торсом успела полюбоваться, когда он еще жив был. Вера прибежала на крик и встала в ступор. Коля продолжал поливать пол, он стоял с закрытыми глазами и криво улыбался. Спит, спит окаянный! Слава тебе Господи, в кровать не надул.
– Коленька, Коленька, пойдем, – взяв его под локоть, повела в спальню.
– О-ой, бессовестный! О-ой, дожила до позору, – запричитала теща, поняв, что ручей уже иссяк. – Сглазили или порчу навели! А может, заколдовали?
Опустив руки, Фрося обернулась. Вера поддерживала мужа, а тот еле-еле переступал тяжелыми шагами.
– Прикормили, – Фрося хлопнула в ладоши. – Прикормили, дурачка, вместе с самогонкой. Ах ты ж, злыдня бесовская, – застонала она, обхватив свои плечи и покачиваясь из стороны в сторону. – Ах ты ж разлучница проклятущая. Наговор в бутылку заложила, вот и напился зятек до беспамятства. Ну я тебе покажу, как к чужим мужикам дорожки стелить…
И затаила Фрося ненависть к Нинке-разлучнице, задумала утром сходить к ее матери, чтобы правду выложить, как дочь ее чужую семью разрушает. Вера подвела мужа к кровати, подтянула ему трусы и аккуратно уложила на матрас. Накрыв одеялом, погладила по взъерошенным волосам, поцеловала в мокрый лоб и слегка поморщилась. Коля источал безумно мерзкий запах пота и не менее отвратительный перегар.
– Где ж так умудрился-то, а? – она смотрела на умиротворенное лицо, любуясь красивыми чертами. – Не рассчитал, наверное…
Фрося перенесла со стола посуду в кухню, сложила в таз, смела крошки, убрала праздничную скатерть. Потом переложила внучку на свою кровать и села у окна.
– Четыре года жили, как в сказке. Четыре года горя не знали. А теперь одни думы, что ж будет дальше? И без мужика в доме не справиться. Эх, Герасимушка, если бы ты был живой…
Фрося смотрела на затянутое инеем стекло и думала о покойном муже. Не успели молодые насладиться лунными вечерами, не успели всех песен спеть о любви и деревенских дорожек истоптать. Горе горькое унесло мечты и душевные разговоры, оставило черную печать на сердце и дочь Веру – на память. Фрося чуть не уснула пока вспоминала лицо мужа. Ее привел в чувства чей-то голос, доносившийся с улицы.
– Выходи! – кричал кто-то, повиснув на заборе.
Фрося встала и отодвинула занавеску.
– Выходи, чтоб тебя…
Видимо, мужик зацепился фуфайкой за острие рейки и не мог освободиться. Он кряхтел и матерился, пытаясь найти ногами опору. Его ноги разъезжались, а руки хватались то за шапку, сползающую с затылка, то за забор.
– Батюшки, а это кого еще принесло?
Фрося накинула на плечи пуховый платок и шустро сунула ноги в валенки. Открыв дверь на улицу, она уставилась на неизвестного.
– Кто там? Зачем забор ломаешь?
– Фрось, ты?
Какой-то
