как мог, даже когда стало ясно, что уровень у меня совсем не тот. Все равно что жалкой кляче пыхтеть на беговой дорожке, состязаясь с чемпионом. Но знаете, что странно? Хотя большая часть сказанного ею проходила мимо меня, почему-то это нисколько не мешало общению. Быть может, у Джорджианы просто был, что называется, легкий характер – во всяком случае, к тому времени, как подали кофе, мы уже были лучшими друзьями и договорились назавтра встретиться за ленчем в саду отеля, когда она сможет выкроить часик отдыха от своих редакторских трудов. Двадцать минут спустя ваш Бертрам в прекраснейшем расположении духа вышел прогуляться по набережной, любуясь россыпью звезд и услаждая слух кваканьем древесных лягушек.
Дживс, когда я ему в общих чертах обрисовал ситуацию, следующие несколько дней утром рано тактично исчезал с глаз молодого хозяина, загрузив во взятое напрокат авто рыболовные снасти, предоставленную отелем корзину для пикника и, не сомневаюсь, пару духоподъемных томиков Канта. Получив, таким образом, полную свободу действий, я тем не менее старался не слишком удаляться от гостиницы. В город меня не тянуло – все равно там никого не встретишь. Французы, кажется, очень мало интересуются пляжами, морскими купаниями и лаун-теннисом – да и вообще ничем, кроме приготовления изысканных блюд, начиная с крепкого кофе и свежих круассанов часам к девяти утра и далее практически без перерывов до глубокой ночи.
Под вечер Дживс возвращался с рыбалки, и мы с Джорджианой отправлялись кататься в автомобиле. На второй вечер она упросила меня пустить ее за руль.
– Берти, это же совсем нетрудно! Ну пожалуйста, я уже раньше сто раз водила!
Сказать, что она управляла машиной на французский манер, значило бы бросить тень на великую Францию. Пешеходы разбегались от нее, как лемминги, прыгающие с обрыва; автомобили съезжали в канавы; водители грузовиков дудели в свои клаксоны. Правда, заметим, с некоторой долей уважения, словно признавая в Джорджиане своего человека. Вместо пятнадцати минут дорога заняла вдвое меньше, и мы влетели на стоянку возле ресторана, всего лишь слегка поцарапав дверцу.
При своей удивительной стройности Джорджиана живо интересовалась вопросами питания.
– Берти, возьмем еще порцию лангустинов на двоих? – предлагала она в дополнение к основному заказу.
Дни мелькали один за другим. На обратном пути нежный ветерок веял над открытым автомобилем, руль теперь надежно держала вустерская рука, и чудесный смех Джорджианы звенел, заглушая рокот первоклассного мотора.
Вечером накануне своего отъезда она открыла мне, что за дилемма ее мучила. Мидоус-pére[1], известный лондонский врач, родился в долине Ившем, и там же в его поместье прошло безоблачное детство Джорджианы – главным образом, верхом на пони или на лошади. Немецкая подлодка, потопившая «Лузитанию», оставила Джорджиану в четырнадцать лет сиротой. Весьма солидное наследство находилось
Отец (
