родившийся в Берлине иль Париже», – смеясь и наперебой читали они наизусть себе и Лёли Гумилёва.
Сначалаони спелись с Рожчиком, причём одной из излюбленных тем было восхваление и восхищение Ели, пока тот не слышит. Иначе он всё отрицал, супился и ругался. Лёли любил их любовь, тот редкий случай, когда двое беззаветно и без оглядки любят друг друга, и ничего более закономерного и естественного быть на земле, да и на небе не могло.
«Ночные разговоры всегда интереснее, – мурчал лукавый Рожди, – вот представь, ты стоишь у окна, а я читаю тебе почти беззвучно, одними губами, почти касаясь шеи сзади: «Не нааадоо плаакаать. Видишь, там звезда, там – над листвою, справа. Ах, не надо, прошу тебя! О чём я начал»[4]… Уууфф, притча о Еве и змее обретала прямо-таки подлинную плотность и осязаемость.
Они много говорили, о жизни, о прошлых жизнях Рожди и тех историях, что его рассказами оживали на стёклах.
Потом Духу надо было улететь, и он оставил Лёли приглядывать за своим Ели, тот без него начинал хандрить, боевой вихор понуро падал, и Ели начинал сворачиваться в креветку, становясь всё меньше и меньше. Коварный Рожди знал, против чего не сможет устоять его ненаглядный, это питание и воспитание.
Лели не умел готовить. Никак. Ничего. Совсем. Мало того, он ненавидел это делать, а, как правило, всё, что он ненавидел, но делал, получалось у него из лап вон плохо. Ели же готовил как Бог. Боевито потрясая воспрянувшим деловито вихром, Ели преисполнился намерения заняться Лелиным воспитанием, раз уж никто не смог или ни у кого, по всей видимости, лапы не доходили. Начать он решил с готовки. Лёли радостно и вдохновлённо кивал и внимал.
В составлении методичных инструкций и надзореза их неукоснительным соблюдением равных Ели не было. И Лёли начал готовить. Он, нах, сам себе не верил, но носился по велению Елиных лап по магазинам, в которых до тех пор он в жизни своей не бывал, в поисках каких-то разъёмных форм, поддонов и керамических кастрюль для запекания («Господи, чего ж только на свете не придумают», – ворчал про себя Лели). Купил себе ноутбук – «Это ещё что за новость! Двое пар брюк на одну пятую точку не наденешь, и без пятой пары своих дедкиных черевичек переживешь. А ноутбук для работы должен быть! Как и измеритель сахара и давления». Да. Браться за дело Ели умел. Лёли фырчал, брыкался, пыхтел, сопел и млел.
Никогда в жизни он не был так идиотски счастлив, как когда Ели его отчитывал: «Ну как, ты мне объясни, КАК можно резать одну луковицу целых 8 минут? Да, я засёк время». А потом они вместе гордились и хвастались шедеврами, приготовленными Лёли по рецептам и под неусыпным руководством Ели. Время шло. Дух улетал всё дольше и пропадал всё чаще. Ели медленно, но верно занимал в жизни Лёли всё больше места, времени и пространства. Он был глубоко надломлен, как и Лели, только Лёли это в себе отрицал и даже мысли о слабости подавлял и никому этого не показывал и не рассказывал. Только Ели. Ему он впервые признался,
В. Набоков.
