контролем их и себя. После того, что произошло, он должен был вычеркнуть из памяти всё и идти дальше, не вспоминая и не оглядываясь, а его так размазало. «На обиженных воду возят», – пилил он себя голосом матери прописными истинами стеблевого мира.
Его тело и сознание изменилось. Он думал, что, как раньше, немного полежит, очухается, придёт в себя, встанет на лапы и всё будет как прежде. Что он сможет жить, отстранившись, не обращая внимания на эту поверхностность, глупость и пустоту, царившую вокруг. Ведь жил же он так раньше, значит, сможет снова. Уж лучше так, чем то, во что он превратился сейчас. Словно заживо гниющая и раз за разом переваривающая, выплевывающая и снова поедающая себя разваливающаяся трясущаяся плоть. Как будто бы его тело и кровь были насквозь отравлены изнутри ядом, который не выходил и не приживался. Тело отекло и раздулось, защищая себя и его от любого, что может причинить ещё хоть чуточку боли. Любая капля могла стать последней пулей в лоб. И жаль, что её всё так и не было. Чем так мучиться… Только бы больше не…
Спасительные периоды забвенья, иногда он снова и снова уходил и терялся там, блуждал в своём Запустенье, без цели, без чувств, без мыслей, без слов и слёз, без боли. Всё более приближаясь к ровной прямой линии после тех бешеных амплитудных скачков в крайние точки шкалы вверх и вниз.
«Куда уехал цирк, он был ещё вчера»[9]. «Что-то я совсем тону, а до конца не тонется, походу, даже смерть меня не хочет, – усмехнулся он, – надо как-то выбираться». «A little party never killed nobody»[10], – и Лёли поехал кататься со всеми вкакую-то очередную бессмысленную и пошлуювылазку на весёлом паровозике («Из Ромашково», – фыркнула внутри лиса). Что-то ели, что-то пили, о чём-то смеялись, и он даже смеялся в ответ. Остановились, спешились, поезд начал разворачиваться, Лёли стал отходить, оступился и свалился в овраг. Подняться и встать он не мог, кажется, он сломал левую лапу в колене. Сверху раздавался смех, кто-то высунулся, увидел его, помахал и крикнул: «Ну, давай! Выберешься – догоняй!» Голоса наверху стихли. Все ушли. Лёли лежал один и смотрел на звёзды.
Междупутье
Мысли в голове разбредались, словно овцы в поле. Охренеть. Просто охренеть. И что теперь? Сам я отсюда не выберусь. Ждать? Но кого и чего? Никто не придёт, не поможет, не спасёт и даже не убьёт меня, чтоб уже нахуй всё это закончилось.
Склоны были скользкие, вокруг не было никого. Вскоре начался дождь, небо опускалось всё ниже, словно сливаясь и становясь одного цвета и массы с землёй. Котлован, куда он рухнул, чем-то напоминавший глиняный карьер, постепенно заполнялся водой. Пробуя ползком выбраться, Лёли раз за разом скатывался и скатывался вниз, карабкаясь и съезжая. Так прошло много времени. Почему он не сдавался и за что боролся, ему самому было непонятно. В его правилах самоубийство было грехом, и если ещё его не забрали отсюда, то надо было что-то делать. Он стремился наверх, а его тащило и тащило вниз. «Ты ничтожество, до тебя никому нет дела, в тебе
В. Леонтьев.
Fergie.
