красота волшебным кружевом тревожит —Поднимая вместе с верой в небеса!
Медитация 350
«Люди „как они есть“ и поклоняются „тому, что есть“ – общее, чем этою формулою, я не умею выразить этого состояния. Общею внешнею чертою, соединявшею этих людей (мальчиков и юношей), было отсутствие чтения. На ловца и зверь бежит, говорит пословица. Правда, в гимназии не поощрялось чтение, но в глубине явления лежало то, что если бы чтение даже и поощрялось учителями и начальством, ученики эти все равно ничего не стали бы читать по отсутствию внутреннего к нему мотива. Я склонен думать, что и „русские условия“ в самом обширном смысле слова, захватывая сюда не одну политику, но и городской и сословный строй, и церковь, и „учебу“, – все вместе мало-помалу измельчили „русскую породу“, довели ее до вырождения, до бессилия, дикости, черствости, до потери самой впечатлительности, и эта тупость впечатлительности стала не личным явлением, но родовым, наследственным. Откуда и объясняется множеством людей отмеченный факт, что более даровитыми в „обещающими“ являются люди с крайне диких русских окраин, „сибиряки“, с Дона, с глухой-глухой Волги, из далекого северного края, ибо эти люди выросли вне всяких влияний „русской гражданственности“ и „русского просвещения“, которые, как плохой плуг землю, только портят, а не обрабатывают человека.»
Мы все – как есть – и все живем – что есть —
Но всех нас очень портит просвещенье —
Ибо знания несут – живущим месть —
Закрывая вечной тьмою свет мгновенья!
Медитация 351
«Я рос и развивался совершенно „сам“; только около меня был умный и ласковый, меня любивший человек, тоже смотревший всегда сам в книгу. Конечно, времени сохранялось тем больше, чем конспект был сжатее: тогда все чтение получало более быстрый или по крайней мере сносно быстрый оборот. А ведь мне предстояло сколько прочитать! С тем вместе конспект должен был вполне заменить книгу, ибо и цель-то его была именно в замене книги. Поэтому энергично, с величайшею точностью, торопливостью и вниманием, я, как только ухватился за Фохта или за „Древность человеческого рода“ Ч. Ляйэля, я начинал выбрасывать мысленно все лишнее, прибавочное, словесное, все литературные распространения, – это с одной стороны, а с другой – и все остающееся, „нужное“, фактически и идейно сжимал в передаче до последней степени сжимаемости. Мне неизвестно, поступали ли так другие читающие, но это все равно, – идя другими путями, они срывали другие плоды! Но ничего подобного этому „нахлынувшему чтению“, какому-то „потопу“ его, который все „срывал с петель“, ломал и переворачивал в старом миросозерцании, точнее – ни в каком миросозерцании, а просто в старой лени и косности, я не запомню ни в последующие годы
