к сестре, обнял и, умоляюще глядя на нее, спросил:
– Будем кататься на осликах, правда, сестра? Я уже не упаду. Тогда я был маленьким, а сейчас уже большой.
Он вытянулся в струнку, стараясь казаться выше. Бюлент увлек всех своим ураганным весельем, и все помчались в дом.
Аднан-бею доложили: «Комната освобождается, дети едут на острова к тете». Когда мадемуазель де Куртон говорила об этом, казалось, что их с Аднан-беем глаза ведут другой диалог на своем, только им понятном языке. Аднан-бей молча, тихонько привлек к себе Нихаль, смотревшую ему в глаза, вероятно, он собирался поцеловать ее в знак благодарности. Не поцеловал, что-то в поведении Нихаль остановило его: казалось, ей не хотелось, чтобы ее целовали за то, что она освободит комнату, уедет на острова, избавив ялы от своего присутствия.
Бюлент сходил с ума от радости: Шайесте, Несрин, Бешир, все слуги, воспринимавшие поначалу все происходящее с холодной обреченностью, не смогли не заразиться весельем ребенка. Чтобы выкатить пианино из комнаты в холл, Бюлент продел шнур от занавески в кольцо пианино, и они тянули его, как бурлаки баржу вдоль берега, Бюлент же орал во весь голос:
– Посторонись! Прочь с дороги! Уберите старые туфли мадемуазель, мы их все передавим!
Несрин уже не могла тянуть, у нее даже коленки подгибались от смеха, задыхаясь, она говорила:
– Ох, мой дорогой, не смешите, а то мы так никогда не закончим.
Шайесте, пользуясь минутной передышкой, бранила Несрин, словно на что-то намекая:
– Несносная девчонка! Что тут смешного! Нашла время веселиться!..
Бюлент вспотел и был весь в мыле. Пока Шайесте выносила скамейку, а Несрин освобождала ящики письменного стола, он повис на конце занавески, которую с трудом волочил Бешир, и вопил:
– Дорогу, уступите дорогу, дайте дорогу грузчикам, чтобы они вас не задели!
Нихаль вдруг надоело слушать крики Бюлента, она погрустнела:
– Поедем! Поедем скорее отсюда!
Она хотела быть подальше отсюда, от этого дома, словно бежала от человека, который ее предал.
Пятнадцать дней они провели на островах. Здесь все было как будто позабыто, но мадемуазель де Куртон понимала: затаенная боль потихоньку расцарапывает душу Нихаль, девочка чего-то ждет, но не хочет об этом говорить, понимала по тому, что Нихаль еще больше, чем всегда, не могла устоять на месте. Сегодня утром они снова, поддавшись на настойчивые уговоры Бюлента, согласились поехать на прогулку на осликах. Они собирались сделать полный круг по дороге, опоясывающей остров. Мадемуазель де Куртон и Нихаль терпеть не могли кататься на осликах, они сидели в двуколке, принадлежащей тете. Бюлент и Бешир, чтобы поспеть за ними, подгоняли осликов криками. Над красной феской Бешира образовалось белое облачко пыли. Тонкие русые волосы Бюлента под феской прилипли от пота ко лбу и вискам, его пухлые щечки раскраснелись.
Нихаль и мадемуазель ехали очень медленно,
