путем. Первый раз что ли «замужем» и чтоб окончательно развеять мои сомнения ведет к нам в закут из купейного профессиональную проводницу Свету. Пергидрольный блонд, губищи в помаде цвета алого стяга, цыганские серьги – все, короче, как надо. Выпили, закусили.
– Свет, – говорю, – я начинающий, хотелось бы вникнуть в профессии суть. Вот ночью кто-то выходит, а кто-то –нет. Списки что-ли какие то надо составлять? Ну, чтоб ситуацию держать под контролем.
– Да. Ладно, Вов, какие списки. Пассажиры сами по себе «балдеют», мы – сами по себе. Голову хренотенью не забивай, молодой.
– Слышал, что опытная женщина говорит. Главная наша задача, – проводив Свету, продолжал ликбез Леха, – взять безбилетника.
Основную массу безбилетника поезда Московского направления брали на станции Верда. Верда – это пять или шесть часов до столицы, и народ из окрестностей Верды вез москвичам дары подсобных хозяйств. Тьма народа с бидонами, ведрами, мешками корзинами, а билетов, как всегда нет. То есть с одной стороны ситуация благоприятствовала процветанию нашего с Лешкой предприятия, но с другой – вагон у нас был четвертый, до платформы не доходил, а все сливки собирали ребята из головы поезда. Так Леха еще на ходу спрыгивал и бежал на вокзал агитировать за четвертый вагон. Моя задача была людей размещать. А Лешка стоял в этой своей фуражке и управлял потоками: «В четвертый вагон, пожалуйста, в четвертый вагон, пожалуйста». Мешочники шли гуськом. А вагон, как вы знаете, не резиновый, и уже набит под завязку. Благо в вагонах третьи полки. Все думают для вещей, на самом деле для войны. Ну, чтобы и там солдат был. Вот мы и эти полки людьми набили. В одиннадцать прибываем в Москву. В одиннадцать утра. До семи стоим, и я, как правило, отправляюсь за шмотками. Паспорт продавцу покажешь – дескать, не из Московского ОБХСС, а студент из провинции, на карман дашь, и тебе из подсобки и туфли югославские вынесут, и костюм финский. Я по магазинам, а Лешка в фуражке проводит работу среди пассажиров, что чают отъехать в обратном направлении, но билетов, как водится, нет. Толпы вокруг себя собирал:
– К семи подходите. Четвертый вагон. Довезем в лучшем виде.
Все правда: и про вагон, и про семь вечера. Про вид Леха здорово загибал. Потому что желающих было столько, что они разве что друг на дружке не сидели. Много ездило тогда по стране народа. Особенно летом. Да и почему не ездить, если место в купейном – четырнадцать рублей стоит, в плацкартном девять, а в общем – семь.
Короче, прибегаю я со своими шмотками к поезду, а в вагон протиснуться не могу – битком. Ну, как никогда. А рейс для меня последний. И чего – то у вдруг в сердце –ек! «Лех, – говорю, – а вдруг ревизоры?»
– Не боись, Вован, я трактор уговариваю, неужто ревизоров не уговорю.
Как сглазил! Ночью садятся в наш поезд ревизоры, и я понимаю: какая там Сорбонна! Из педа попереть могут. Понимаю, но держусь. Доходит один до четвертого вагона, к нам в закут и объяснения требуют. Что, мол, за несанкционированные граждане на полках.
А Леха ему про тяготы нашей жизни.
