нас, и в – Москву, в Мориса Тореза. Или в Горький, на переводческий.
– Я?! Да я…
– Ладно уж, не божись. Зачисляйте его, Валентина Лексевна.
Ну, конечно, педагогика не была мечтой всей моей жизни. И даже не всей не была. Но бечь я, в самом деле, не собирался. Разве только в Сорбонну. На тот момент, впрочем, никаких мыслей на этот счет в голове моей не было. Ее занимало другое: как со «связью» поэлегантней порвать. «Война план покажет,» – решаю и в кабинет несравненной моей кадровички.
– С чем сегодня к ногам припадаешь?
– Документы хочу.
– Ну, знаешь! Выйди и дверь прикрой поплотней. Выйди, я сказала! Немедленно.
Батя был, разумеется, в курсе всех моих телодвижений, и согласился побеседовать с ректором. Не знаю о чем и в какой тональности они говорили, но домой отец вернулся с тем самым делом № 95. А у меня – мандраж. Нервишки то я себе за полгода каторжного труда и метаний подрасшатал, ну и думаю: а если таки не зачислят. Но вот он приказ. Я – на инъязе, больше того – в одних коридорах с Аней. И вообще – кум королю. Институт то педагогический. А там даже не как в Иваново: десять к девяти. Там – десять к одному. А мы еще и кадеты, и все при нас. И бицепс, и бонтон, и балакаем по – французски так, иные препы не балакают: у многих – сертификаты военных переводчиков на руках. А тут еще в вузе пошли на эксперимент, и всех суворовцев потока собрали в одной группе. И у нас, конечно же, головокружение от успехов страшное, и отрываемся на лекциях так, что не то, что на кафедре – в деканате стон стоит.
Они поняли свою ошибку. Они ее поняли очень скоро, рассовали нас обратно по группам, и мы с Кузьминым оказались в настоящем малиннике. К счастью, малина была недозрелая. В том смысле, что неформальные отношения не складывались категорически. Положим, я и не нуждался. А Кузьмин был очень даже не прочь, но все, на что способны были наши однокурсницы, это денно и нощно зубрить. Зубрили как сумасшедшие, но им так и не выпала честь пообщаться с французами. Честь эта выпала нам.
Город у нас закрытый, и иностранцев можно увидеть только в журналах или кино. А тут собирает нас, кадетов, человек из органов и говорит: « Французы мимо нас проплывать будут. Стоянка у них в одном живописном месте за городом. Попрактиковаться в языке не желаете?» Он еще спрашивал!
Красота там, где у французов намечалась стоянка, страшной силы была. Курган , Волга, заливчик такой идиллический, чуть ли не белого песка пляж… Неподалеку – пионерский лагерь. Ну и пристань. Мы туда – на Ракете. И гэбист с нами. Он под крышею АПН работал. Ну а тут вроде как бы турист. Присутствием своим, впрочем, не обременял. Удочки у него были, он рюкзачок скинул и где-то с ними болтался. Ну и мы балдели по-своему. И к вечеру пристал теплоход. И высыпали французы. И мы плотно довольно общались, и я, даже одну мадам элегантного возраста в нашей резиновой лодке катал. А с одним радикалом из левых мы сошлись совсем коротко. Жильбером звали. Длиноволосый, в майчонке с Геварой, потертых джинсах. Помню, все критику на капитализм наводил. И такой любознательный. Ну и захотел на деревню нашу взглянуть. И другие
