я, она одарила мужчин улыбкой сытой хищницы, изобразила самую сексуальную походку из имевшихся в её арсенале и проследовала мимо.
– А сколько за тридцать-то? – бросил ей вслед первым пришедший в себя актёр Борькин.
Екатерина, не останавливаясь и не оборачиваясь, подняла руки над головой и два раза раскрыла обе ладони, имея в виду число двадцать.
– Ей полтинник?! – спросил самый молодой Игорь Орехов.
– Не удивлюсь, если больше, – хмыкнув, ответил Борькин.
– Сорок один, – уверенно заявил Белов. – Она с моей тёткой училась. А накидывает себе, дабы все подивились: «Надо же, как молодо выглядит!» «Актёрка, что с неё взять», – последняя фраза была произнесена голосом местной знаменитости, уборщицы тёти Клавы, которую боялся даже директор театра и не решался зайти в свой кабинет, если в приёмной слышал окрик: «Куды? Не просохло щё!»
– Хороша чертовка, – отметил Семён Борькин, не сводя глаз с в меру раскачивающихся бёдер удаляющейся примы.
– Ты про Большегрудову? – поинтересовался подошедший Гордеев и тоже сопроводил уходившую взглядом.
– И про Большегрудову, и про Болшепо… – начал Борькин, но лёгкий подзатыльник и фраза Белова: «Гусары, молчать!» не позволили закончить глупую шутку.
«Всем приглашённым для распределения ролей в спектакле “Транспортный коллапс” пройти на сцену», – прозвучал из динамика голос Ульяны Фёдоровны – секретарши главного режиссёра.
Искажённый дребезжанием старых динамиков голос прозвучал неожиданно громко и не оставлял сомнений: все секретарши всех начальников одинаковы, если их подбирают жёны этих самых начальников. Одинаково неприятны.
Компания, которая только что обсуждала выдающиеся, в прямом смысле этого слова, достоинства местной примы, быстро потянулась на сцену, где стояли расставленные стулья. В зрительном зале ожидаемо было темно и пусто. Главный режиссёр редко приходил вовремя на любые мероприятия, где не было никого старше его по должности. Настольная лампа освещала часть стола, на зелёном сукне которого лежали важные бумаги, содержащие заветную информацию: текст новой пьесы и список распределения ролей.
– Кто-то хоть знает про эту пьесу? – после продолжительного ожидания робко спросил самый молодой Игорь Орехов.
Ответом была тишина, которая могла означать: «Знаю, но не скажу, сам узнал по секрету». Или: «Ага, сейчас начни обсуждать, мигом кто-то донесёт до главного». Но скорее всего, никто ничего не знал, и это было причиной глубокомысленного и содержательного молчания.
– А почему Большегурова не пришла? – не унимался Орехов, который, похоже, переживал больше всех остальных и пытался спрятать тревогу за разговорами.
– Ей все назначения сообщает директор, так сказать, в личном общении, – очень тихо, почти шёпотом ответил Борькин, стараясь быть услышанным только Ореховым. Старался он напрасно, поскольку на его фразу обернулись все присутствующие, и Семёну ничего не осталось, как выразить общее нетерпенье глубоким вздохом.
– Во-во, – согласился с ним Миша Гордеев. – Действительно, сколько можно ждать? У меня вечером озвучка.
Миша снялся в своём первом фильме и не избегал случая напоминать об этом. Недовольство он выразил очень нейтрально, поскольку всё может быть передано режиссёру. Хотя мы-то понимаем: осторожность эта абсолютно излишняя, поскольку братья по цеху любой фразе смогут придать любой смысл. Одно слово – таланты!
Это знали и все присутствующие, поэтому на сцену опустилась тишина – неловкая и вязкая, которую наконец прервал противный, но долгожданный голос Ульяны:
– Иван Иванович предупреждал, что может задержаться, и если его не будет в одиннадцать, то можно открыть конверт, который лежит у него на столе.
– Да, но уже половина двенадцатого, – попробовал возмутиться Костя Белов. – Неужели…
– Хм-хм! – пресёк мелкий бунт голос из динамика, явственно означавший: «Вас тут много, а я одна. Скажите и за это спасибо. И вообще…».
Но большинству находящихся на сцене эти нюансы были неинтересны, поскольку всё внимание уже сосредоточилось на режиссёрском столике, где лежали заветные бумаги, хранившие в себе ответы на мучавшие еще с момента приглашения вопросы. Белов, как более опытный, быстро почувствовал атмосферу и деликатно высказал предложение в довольно нейтральной форме:
– А не вскрыть ли нам конверт?
Остальные коллеги по актёрскому цеху с оптимизмом восприняли предложение, но их осторожные возгласы можно было понять и как «Да, уж и так столько времени ждём», и как «Ой, не стоит на неприятности нарываться».
Белов, понимая, что всё равно уже сегодня наговорил много лишнего, уверенно спустился в зал и, взяв со стола конверт,
