когда родители выбрали для него раскрашенный в яркие мультипликационные цвета, где виднелись почтальон, фальшиво поющая птица, собака, как бы нашедшая у почтальона в кармане не колбасу, а что-то покрепче (этот вывод можно было сделать, посмотрев на всех персонажей – они улыбались так, будто бы произносили слово «апельсин») и кот, чей красный шарф намекал на то, что он джентльмен и никаким из дрянных веществ баловаться не намерен, та же самая продавщица, не дрогнув ни единой кудрей своей благородной – в сочетании с бледным лицом – головы, продала этот дневник! Даже представить себе нельзя, насколько Фёдору было обидно: он был чем-то большим, чем сборник цитат из детских книжек, будучи вырванными из контекста, втиснутых в расписание, как стихотворение мальчика в клочок бумаги.
Так думали и его одноклассники. Близился первый день в школе. Всё, что уместилось в одну оконную раму, перед которой стояла внушительных размеров упаковка овсяной каши с аппетитным – более аппетитным, чем сама каша – нарисованным куском сливочного масла, я постарался удержать в своей памяти.
Когда мальчик сидел на кухне и уплетал овсяную кашу с двумя кусочками в меру солёного российского сыра, дополнявшего сладость самой каши, он смотрел в окно, укрытого продырявленными уже сетками против насекомых. Ему казалось, что там, за небесным занавесом, который вот-вот лопнет, его ждёт жизнь, полная дружеских поединков и вражеских примирений… хотя мог ли он подумать, что там у него будут враги? Надев белую рубашку и серую жилетку, которая сильно грязнила его внешний вид и, вдобавок, была школьной формой в его лицее, он ушёл прочь из отчего дома, прочь от яблонь, сиреней и страшно-дружелюбной собаки по имени Прайд, что вскоре скончалась от опухоли, о которой родители так и не смогли рассказать Феде: получилось так, что одним молочным утром, подойдя к вольеру с целью поздороваться с Прайдиком, мальчик его не обнаружил. Тогда мама с полными искреннего сострадания, прижимавшегося щекой к Фединому нутру, глазами сказала о том, что Прайдика не стало. Как бы то ни было, сейчас Федя и думать об этом не может. Я и сам не мог до этого момента, но мне кажется необходимым почтить память первого в жизни пса не вставанием, а поклоном. Итак, Фёдор, будучи уверенным в своих силах мальчиком, нехотя положил свой дневник на парту. Тут к ней подошёл в удивительно-чёрном жилете ученик с пухлыми щеками, закрывавшими порою небо, и печальными глазами, шептавшими о том, что теперь уже новый знакомый совсем не знает своего настоящего и совсем не помнит о том, что происходило в недавнем для каждого из мальчиков детстве. Отметив, что дневник у Феди «позорненький» (хотя дневник у альт-скрипичного голоса был, если мне не изменяет память, болотным), мальчуган представился. Его звали Сашей. С этого момента завязался прочный, полный и дружеских поединков, и вражеских поражений, союз. Союз этот, невзирая на свою прочность, был бесплодным, как и многие детские союзы (скольких я называл своими друзьями, и сколько рассеялось с новым восходом солнца!), примерно до восьмого класса, когда мы открыли в себе творческие способности и в этом недолговечном
