Игорь, смущаясь, признался, что и сам он давно уже пишет стихи.
Пишет-то пишет – наверное, так и надо. Пишет – поскольку душа призывает писать. И нельзя их ему не писать. Потому что лишь в слове может выразить он состоянья порою свои.
Но читает их, эти стихи свои, он – далеко не всем, да и редко. Если честно сказать – стесняется. Хотя и понимает: его стихи тоже имеют место, это не баловство, а вроде бы как часть его самого, его существа, наряду с рисованием, да ещё и с музыкой, которой он тоже когда-то всерьёз занимался.
Так уж получается, что читает он свои стихи – только подвыпив. Храбрость, что ли появляется? Кто его знает!
И сейчас вот – ну прямо захотелось, чтобы я их послушал.
Естественно, я согласился послушать.
Мне было интересно, что же он такое там пишет.
К тому же, вечное чутьё моё подсказывало мне, что это должно быть хорошо.
Ворошилов стал читать.
Манера чтения у него оказалась исключительно интересной.
Он как-то по-особенному выпевал строки, выводил мелодию, подчёркивал не смысл, а звучание строк.
Смысл воспринимается и так, сам по себе.
В основе чтения лежал – звук.
Протяжно, вытягивая гласные, ничего не акцентируя, произносил он строку за строкой, и музыка их росла, струилась, множилась, крепла.
– О путь над миром в вечность тех ночей, что между всех одну рождают Бурю, когда бегут по черноте лазури предвестницы всесудящих очей, одетых в пурпур искромётных фурий, которые чем ближе, тем страшней. Земля недвижна в этот миг грозы, ни ветерка, лишь только гуд далёкий, да бледный лик, растаяв на Востоке, тревожно встал подобием слезы между землёй и небом страннооким, чуть потемневшим в пламени лозы.
Читая, он увлёкся.
Весь посветлел, вдохновился.
Глаза его подёрнулись туманом, потом засияли. Скованность, смущение – пропали.
Он подался вперёд.
Плавно взмахивал рукой, подчёркивая набегающий, как ветерок, ритм.
– Это когда началось? Звёздною ночью иль утром? Мёдом на травы ложась, нежным тревожимы губы. Мчится и мчится от нас, черносверкающих молний, белых впотьмах городов, парус единый бездомный. В море изломленный луч, солнце дрожит одиноко, брызги лазурные мстят, в плоть ударяясь, ветшая. Чашей кровавой пролит из подноготныя крика, песней рождён поцелуй, там уготован престол. Между зажатый углов, чёрных, как ночь Оссиана, тяжестью храма гремит, тихой молитвой разбужен. О вивисекция сна в те межецветные тени белых, как снег, городов, слеп в бессердечной погоне.
Едва отзвучало стихотворение, а он уже читал другое:
– Ночь коротка, сомкнёшь ли очи? Свет от луны пал до обочин, душа больна любовью прежней, мерцанье звёзд и мрак нездешний, и мгла, и мгла… Дворы пусты, в тумане пепельном кусты, овраг изранен криком ночи, ночь коротка, сомкнёшь ли очи? Я выхожу на двор пустынный, иду один аллеей длинной,
