счастливчиков, на каких ту технологию «обкатали». Японцы до Хрона на мышах «упражнялись», в Хрон внедрили. Если я катастрофу с зубами списывал на топинамбур, Камса – в роте лейтенант медслужбы Комиссаров – уверял, что причина кроется в употреблении подмешиваемой в пюре островной ягоды, росшей на «Дальнем поле» вместе с земляной грушей. В употреблении вызывала во рту жуткую оскомину, почему и получила у полеводов название «оскомина».
Ответил я с подчёркнутым спокойствием – по-председательски, подавив полковничий рык:
– Забыл, бригадир, последний мой приказ? Здесь не лагерь с воинским подразделением, а деревня с коллективным хозяйством… колхозом, словом. Ты теперь не старший сержант и не зам ротного старшины, а старший бригадир, мой зам. Я – не полковник, не ротный, а председатель колхозного правления. Обращаться ко мне обязаны подобающе: «господин председатель». Францем Аскольдовичем не зовёте, кличете Председателем, я не против. А ты, звеньевой, свой гонор разведчика и ефрейтора оставь, тельняшку подбери и почини. Насчёт испытания… Полагаю, годы на острове нам зачтутся экзаменом на выживание. Думаю, прорвёмся: серьёзных эксцессов не было, надеюсь и впредь не случаться.
Мужики зашумели:
– Испытание – столько лет?!
– Каторга это, а не экзамен!
– Испытание одним только составом третьего взвода, да ещё и в отсутствии комиссара роты – не по уставу!
– Спасибо науськивателю, от него узнали!
– А мы, оруженосцы, – встал из-за мужик по прозвищу Хромой, – чалимся здесь одни без офицеров, без оружия. Поди, в полк вернулись, кайфуют там. Роту за что арестовали?! Позорный для спецназа «вэдэвэ» арест – сохидами задержаны! У меня этот остров, этот колхоз, эта столовка… воо-от где, – провёл Хромой пальцем по шее, – сидят! Под арестом, хоть и под сохидским, куда лучше! На губе сидели бы себе потиху, пока не улеглись бы бзики у политиков. В теплице, в тепле сидели, бабы огурцами подкармливали. Так нет, забрала нелёгкая – бежать на остров посередь Тихого океана надоумила. Зяму с его парусником подогнала на погибель нашу. «Компаньон уважаемый» – деляга и жмот, каких свет не видывал!
Причитания Хромого, русского сибиряка с фамилией Клебанов, бывшего, как отмечалось в «личном деле», музейного работника, краеведа, меня в конец вывели из себя. Во рту пересохло, в горле першило – в «сушняк» после будуна так не бывало. Схватил с полки жбан и отпил большим зычным глотком…
* * *
Бунт в столовке случился утром за завтраком, а вечером того дня я пришёл на Дальнее поле, один, втихую. В деревне все спали – повально после обычного в колхозе трудового дня и бурно проведённых накануне вечера и ночи с возлияниями и обжорством. Гостей нежданных принимали. Сидел на краю у грядок с чахлыми не обещающими урожая всходами. Тошно и муторно на душе было до того, что ничего не хотелось, сдохнуть только. Но заставлял себя не расклеиться вконец, не забыть про свою миссию – секретную, никто из моего окружения
