ты светишь у меня внутри.
Омерта, говорю себе, омерта!
Омерта, дорогой мой, – повтори.
Туда меня фантомы привели,
Где нет, не ищет женщина мужчину…
Привиделись озябшие Фили,
Где я ловлю попутную машину,
Чтоб через четверть, может быть, часа,
Московское припомнив сумасбродство,
Внутри себя услышать голоса
Филевского ночного пароходства.
Туда ведут нечеткие следы,
Где люди спят и к сказочкам не чутки.
Где я у самой глины, у воды,
Приткнувшись лбом к стеклу какой-то будки,
Звонила, под собой не чуя ног,
Но знала – выход будет нелетальный.
Подумаешь, всего один звонок
От женщины какой-то нелегальной…
Так что ж, до самой смерти неправа?
Весь город, как ладонь, уже изучен.
…Но выхватит судьба из рукава
Гостиницу в сети речных излучин,
Мужчину, прилетевшего с Земли,
И женщину, поверившую чуду…
Привиделись застывшие Фили —
В которых не была, не есть, не буду.
Клекотала, курлыкала, гулила.
Становилось ясней и ясней:
Я три года тебя караулила —
Как-никак, это тысяча дней.
Раскрутилась во мне эта тысяча,
Натянулась, морозно звеня.
И пускай еще кто-то отыщется —
Караульщица вроде меня.
Обмерев от ключиц и до щиколоток,
С незабудкой в усталой руке,
Я как раз эту тыщу досчитывала,
Когда ключ повернулся в замке.
Опускаю все птичьи подробности
Этой тысяча первой ночи.
Сумасшедшая птица под ребрами,
Успокойся, не плачь, не стучи.
На три года еще запечатываю.
Закрываю тебя, как вино.
За своей сиротливой перчаткою
Ты ведь явишься, все равно?
И когда еще кто-то научится
Добыванию треньем огня…
Вот и будет тебе караульщица,
Караульщица лучше меня.
Разве ради прогулки по лестнице
Ты приехал бы в город К.?
Для тебя это бесполезица,
Бесполезица и тоска,
Ты найдешь городок поформеннее,
Улетишь на исходе дня.
Но – попомнишь меня, покорную,
Переплавленную меня.
Ну так ради моей покорности,
Ради музыки поутру —
Разбери апельсин по корочкам,
А я долечки разберу.
Я не знаю жара и холода.
Я не знаю зла и добра.
Говорю тебе: вся я
