себя обмануть! – он покрутил в руках бокал вина, но не пригубил.
Я тоже поднял свой бокал. Огни ночной площади растворились в вине. Несколько глотков прохладного вина немного согрели. Настоящее становилось все более реальным.
Собеседник любовался растворенными в вине янтарными огнями ночной площади. Не отводя глаз от бокала, он продолжил:
– Возьми это вино. Какие этикетки ни прикрепи на бутылку, достаточно одного глотка, чтобы понять, что оно собой представляет. Так и человек: в общении он всегда только тот, кто он есть на самом деле. Но я с тобой согласен: быть честным непросто.
С самим собой быть честным непросто вдвойне. Но если ты имеешь наглость считать, что твои слова, твои мысли интересны еще кому-то, кроме себя, любимого, ты просто обязан быть предельно честным. Слово, сказанное, а тем более написанное тобой, как глоток вина, все равно покажет, кто ты есть.
Собеседник молчал недолго:
– Вот ты хотел спросить, зачем я убил Фабьена, не так ли?
– Это я хотел спросить много лет назад, когда читал «Ночной полет» в первый раз, – начал я, немного оправдываясь, – но с тех пор я много пережил, много пролетел.
Неподдельный интерес моего собеседника, хорошее вино, уютная площадь располагали к искренности. Я не знал, сумею ли выразить словами те эмоции и мысли, которые давным-давно породило во мне творчество этого человека, что думано-передумано, в полете и на земле, но я знал, что попытаться обязан.
– Я очень долго летал на одномоторном самолете. Это очень важно, – мой собеседник согласно кивнул, но сделал это медленно, как бы боясь сбить меня с мысли. – Когда читаешь твои произведения, явно слышишь за текстом звук одного, именно одного, мотора, который есть твоя единственная опора в небе, а значит, и в жизни. Именно наличие очевидного обязательного условия твоего существования, в нашем случае работы мотора самолета, привносит в обыденность нашей профессии постоянную тревожную нотку. Именно обыденность опасности заставляет пилота всегда анализировать любые события, связанные с полетом, с профессиональной точки зрения. Поэтому и вопрос мой с тех давних пор изменился. Я хотел спросить, не зачем ты убил Фабьена, а зачем ты убил Фабьена так?
– Хорошо, что тебе по крайней мере не нужно объяснять, что рассказывать о жизни, не говоря о смерти, невозможно. Тем более об авиации. Тем более об авиации, когда сама авиация моложе тебя. В наше время не вернуться из полета было так же реально, как, допустим, в ваше время попасть в дорожное происшествие. Когда реальная опасность становится обыденной, возникает другое отношение к жизни. Больше ее, жизнь, ценишь. Не в смысле дорожишь ею, а в смысле пытаешься наполнить содержанием. Больше ценишь своих друзей, поскольку понимаешь, что каждая встреча может оказаться последней, а каждое расставание может оказаться прощанием. Хотя, может быть, это самый лучший вид прощания.
Собеседник не отвел глаза, но взгляда его я не ощущал. Пауза затягивалась, превращаясь в приглашение к общению. Я принял это приглашение:
– Это я прекрасно
