крепостные или рабы, с гордостью распевали эти слова. Поистине, пипл все схавает…
Думается, что бесчисленные «праздники коммунистического труда» – субботники и воскресники – отвращали людей от «светлого будущего» больше, чем тучи бездарных платных пропагандистов и бесплатных, по призванию или принуждению, агитаторов. Стоило только даже мало-мальски вдумчивому человеку представить «праздник» в качестве эталона своего грядущего будущего, как он становился до конца дней своих антикоммунистом. Большевистские привычки к рабскому труду значительно «продвинули» вперед «реформаторы»-ельциноиды. Эти необольшевики вообще годами не платили людям заработанное.
Мировоззренческие ловушки
И все-таки сталинское рабство дало трещину. Состоялся XX съезд партии. Нас собрали в конференц-зале техникума и зачитали закрытый доклад Хрущева. На наши головы обрушилось столько неожиданных и невероятных сведений, что я, к примеру, очень слабо представлял связь хрущевского доклада с жизнью, которую знал. Жили мы плохо, но когда Сталин умер, всем казалось, что будем жить еще хуже. Вначале его тело поместили в ленинском мавзолее, а в 1956 году посмертно развенчивали. Разве можно было даже представить, что, всего несколько лет спустя, опять будут хоронить – из мавзолея под кремлевскую стену. Что появится Горбачев, и Сталина опять будут развенчивать, хороня как бы в четвертый раз. Захватит Кремль Ельцин – и Сталина станут хоронить по новой… А поскольку эти деятели разочаровали народ, который их возненавидел, то уважение к Сталину среди россиян стало лишь возрастать. Даже очернить мертвого тигра не смогли – вот до какой степени они бездарны! Наконец, уже в XXI, веке вспухнет в президентской администрации защитник «правов» некто Михаил Федотов, из отъявленных «демократов», и объявит своей целью борьбу со сталинизмом. Семь футов под киль – и на долгие года!
У меня после доклада Хрущева оживилась какая-то внутренняя работа. Всё еще не мог в сознании соединить воедино репрессии и моего родного дядю Николая Дмитриевича, младшего брата отца, который отсидел на Колыме девятнадцать лет. Однажды появился в родительском дворе высокий черноволосый человек, молчаливый и с уставшими глазами. Мне сказали, что это мой родной дядя Коля. Была еще и родная тетя Настя, если не ошибаюсь, в юности идейная анархистка. Отсидела всего лишь десять лет и уехала жить в теплые края – в Сухуми. Потом они станут горячими, и до меня дойдет глухое известие о гибели какого-то моего родственника, якобы работника прокуратуры, во время грузино-абхазской войны.
С детства помню двоюродную сестру Риту, примерно сверстницу старшей моей сестры Раисы. Наша мать к Рите относилась с особой нежностью – ведь та была дочерью заключенного. Мне, конечно, не рассказывали, где находится ее отец. Пожалуй, никто и не знал, жив ли он, – многие зэки, если им даже и разрешалось писать родным, предпочитали не писать писем, чтобы не вредить семье.
