присутствие, словно фантомную боль в ампутированной конечности.
Каждую неделю я посылала письмо фрау Шуртер в Санкт-Галлен, умоляя ее рассказывать Лорину, как я по нему скучаю, как люблю, и вернусь, как только хорошенько научусь, чтобы открыть свою мастерскую.
Каждую неделю я заворачивала заработок между страницами бумаги, оставляя себе только на самое необходимое. Ответов я не получала, никому не сообщая обратного адреса.
К Рождеству поток клиентов возрос, женщины заказывали к празднику что-нибудь особенное. В канун Рождества я работала как в обычный день. В Париже я жила уже почти семь месяцев, но так и не приобрела друзей, с которыми можно было праздновать.
Весь день я работала и с приближением ночи гнала от себя мысли о Рождестве. В прошлом году Лорин вряд ли понимал, что происходит, но в этом году он будет поражен. Я представила, как он ходит вместе с Шуртерами вокруг елки и поет рождественские песни. Отложив работу, я прошлась по улицам, подглядывая в кафе и бары за счастливой жизнью, бурлившей вокруг. Кругом царило особое ликование, больше, чем в обычные праздники. Назад, в мастерскую, я поднималась по лестнице целую вечность.
К моему удивлению, в мансарде горел свет, хотя я, уходя, все выключила. Из кухни послышался шум, и, когда я вошла, появился маэстро с двумя сколотыми бокалами и бутылкой вина в руках.
– С Рождеством, землячка, – весело сказал он. – В такую ночь нельзя быть одной.
Он поставил бутылку на поцарапанный рабочий стол и вручил мне бокал.
Я выдавила вежливую улыбку.
– Спасибо, но…
– Надо же отпраздновать.
Он говорил торопливо, а глаза странно бегали. Знакомый взгляд. Я так часто видела его у отца – маэстро был пьян.
– Buon natale![11]
Он глотнул вина.
– Cin Cin[12], – ответила я, подняв бокал и не пригубив вина. – Я вернулась за шапкой и шарфом.
И поставила бокал на стол.
– Извините, меня пригласили к друзьям.
Подхватив шапку и шарф с вешалки за дверью, я повесила авоську и повернулась перед тем, как уйти.
– С Рождеством, maestro![13]
Следующие несколько часов я гуляла по улицам города, сделав большую петлю до Вандомской площади, где наблюдала, как из машин выходили дамы в блестящих меховых шубках с галантными мужьями, до площади Согласия и назад вдоль Сены, которая ночью казалась медленной и мутной. Когда я вернулась, маэстро ушел. На столе остались пустая бутылка и бокалы. Мне стало так одиноко, и я долго не могла заснуть. В такие ночи я вспоминала Томаса и последнюю проведенную вместе ночь в Оберфальце. Я не знала, жив ли он, погиб ли, а может, пропал на просторах России или Восточной Германии.
Я ничуть не удивилась, что, когда в небе над остроконечными крышами засверкали ракеты, возвещая наступление нового, 1947 года, маэстро опять появился в ателье. Было десять минут первого, и я уже лежала в
С Рождеством (
Здоровья (
Хозяин (
