я сейчас выйду, и начну ныть, что я не такая, то буду дурой» – пришла вроде как умная мысль.
Или глупая – тут как посмотреть, опыта у меня нет абсолютно.
Хотя… опыт уже есть. Еще какой.
Встала с кровати, нашла свое платье, и натянула его – немного мятое, я помню, как его лишилась. Как лежала с раздвинутыми ногами, как между них была голова Игната.
И как это было восхитительно! Даже при воспоминании об этом – горячий, чуть шершавый язык, с напором ласкающий меня – томление охватывает. Низ живота тяжелеет, горит, а затем… тянет болью.
Боль до сих пор ощущается, и дискомфорт. Больно сейчас, а в тот, самый первый миг, я думала, что умру. А подруги-то говорили, что это вполне терпимо – девственности лишаться. Да если бы меня кто-то предупредил, что будет такая режущая, острая боль, то я…
… я все равно бы это сделала. С Игнатом. Боль потом утихла, и больше не вернется. Даже хорошо, что она была такой сильной.
Я всё прочувствовала. Так и должно быть. Наверное, именно так я и хотела – полного обладания, наслаждения от чужой силы и собственного бессилия, как жертва перед диким зверем – безудержным, яростным, голодным до одной меня.
Но хватит прятаться!
Белье я надевать не стала. Прошмыгнула в коридор, а затем и на огромную кухню, кажущуюся еще более пустой, чем вчера. Столько пространства! У нас дома тоже так, но мама накупила гораздо больше техники, всяких украшений, милых мелочей.
А здесь – воплощение минимализма.
Игнат – аскет? Буду знать.
– Проснулась? Кофе или чай?
– Кофе, – я улыбнулась мужчине.
Он одет только в домашние темно-серые штаны. Лучше бы футболкой озаботился, а то я пялюсь на его торс как дурочка какая-то. Но взгляд я отводить не стала. Смело подошла к поднявшемуся мужчине, и потянулась за поцелуем.
И получила его – короткий, но вспышкой зажегший во мне желание и обожание. Вот только Игнат колебался, пусть долю секунды, но я это уловила.
– Сейчас кофе тебе налью, – он мягко отстранил меня, во взгляде я увидела тень сожаления.
И все поняла.
Опустилась за барную стойку, на лицо надела привычную маску – что-то, а лицо нас педагоги научили держать. Даже тех, кто танцевал как коряга, и годился только канделябры по сцене таскать, и исполнять роль мебели – все умели делать хорошую мину при плохой игре.
– Сахар? Сливки?
– Нет, спасибо. Обычный эспрессо, – доброжелательно ответила я.
– Игнат у кофемашины, спиной ко мне. Ближе к шее она расцарапана – это я его так? Ну что ж, пусть запомнит. Навязываться я не стану.
Жалеть о том, что случилось – тоже. А вот жалеть о том, чего не случилось – буду, и очень долго.
– Если захочешь с сахаром, то вот, – Игнат поставил передо мной чашку, и указал на сахарницу. – Если хочешь принять душ, то можешь не стесняться. Или…
– Я у себя в отеле его приму, – перебила, и взглянула внимательно в его глаза.
Позволила дать понять, что мне все
