прострации обнимающейся с фонарным столбом.
Я видел, как неуправляемая толпа с выпученными глазами давила друг друга, переступая, толкаясь, пихаясь. Видел, как неповоротливый амбал сбил испуганную девчонку с ног, видел, как ее белобрысого пацана трое отпинали, как боксерскую грушу, и предельно четко понимал, что на этом фронте каждый сам за себя, и вряд ли ей смог бы кто-нибудь помочь. А когда я заметил летящего в ее сторону стражника с резиновой дубинкой, мои предохранители сгорели к чертовой матери.
То ли отцовский, не понятно откуда взявшийся рефлекс сработал, то ли яркое представление того, что в этом своем полураздетом виде она, как минимум, проведет ночь с наркоманами, бомжами и ночными жрицами любви в СИЗО, может, еще какая-то оккультная херотень, но на этом мой героизм не закончился – я предложил девчонке ее подвезти.
Она сидит на переднем пассажирском сиденье и сжимает в кулаке грязные влажные салфетки, которые я подогнал ей вместе с лейкопластырем. Инородное тело в моей машине уже успело запачкать кровью молочно-кремовую панель и светлую кожаную обивку салона. Когда она плюнула на пальцы и попыталась оттереть кровавый мазок на коже бардачка, я пережил трехсекундную клиническую смерть, а когда ожил, – пожалел, что подписался быть чертовым джентльменом.
– Вашу машину обслуживает клининг? – без всякого стеснения моя попутчица разглядывает салон, вертя головой во все стороны.
– Нет, – сухо отвечаю я.
Чувствую, как цепкий взгляд сиреневолосой царапается о щеку, и рефлекторно касаюсь рукой лица.
Не люблю такое пристальное навязчивое внимание.
Она ждет от меня продолжения в виде встречного вопроса или детального пересказа о том, почему в моей машине стерильно. Но, во-первых, я не джентльмен, во-вторых, я зверски хочу жрать, ну и, в–третьих, я, в принципе, унылое говно, не склонное к милому общению.
Моя попутчица, уж не знаю, в следствие наличия ума или в целях личной безопасности решает смолчать, и я мысленно накидываю ей баллы.
Она беспокойная.
Боковым зрением вижу, как малая не в состоянии усидеть на одном месте: все время крутится, ерзает и ковыряет дырку на коленке, разрывая капрон сильнее. На мгновение мне кажется, что она под чем-то, но за свою многолетнюю практику я повидал достаточно торчков, чтобы отличить нарика от гиперактивной смутьянки с петардой в заднице.
– Вы – не участник Великой Отечественной Войны, – нарушает тишину салона юная мятежница, а я отбираю причисленные ранее ей баллы.
Если бы сейчас на светофоре я ни стоял первым, то со стопроцентной вероятностью поимел бы в зад впередистоящую тачку.
О чем она, черт её дери?
– Это вопрос? – поворачиваюсь к ней и смотрю в карие глаза. Они настолько темные, точно зерна горького кофе, что практически сливаются со зрачком. Черная миндалевидная бесконечность идеально гармонирует с бронзовым оттенком ее юной кожи. И я невольно задумываюсь, откуда она такая после долгой московской зимы? Нет, это не автозагар и не искусственный эритемный ультрафиолет,
