Вначале к себе в Сураново, потом в Томск, к Григорию, на время. Позже, туда же из Барнаула (вон, куда сиганула!) приехала и Таня.
Груня как всегда привозила угощение из "цибилизации", как говорила она, – конфеты в подушечку, сахар-комок, печенье и, конечно же, муку. На этот раз – даже "мермелад" привезла. Чай пили за столом, приставив его к кровати Матрёны. Разговаривали, делились мнениями, но уже о грустном старуха не заикалась, хотя за это время в Конёве двоих схоронили, и притом их бывших односельчан.
А потом Груня надолго потерялась. Григорий, приезжавший дважды, сообщил, что прихворнула старушка. Ноги у неё отекли, обезножила, едва ходит по дому. Ей бы тоже помочь там, дровишками, сенцем, да, жалуется, некому.
Матрёна дважды пыталась ходить. Вставала при помощи мужа. Делала несколько шажков по горнице и тут же возвращалась. Тихо плакала, видя, как Мирон убивается, как сильно сдал. Просила Господа, чтоб тот не дал старику раньше неё умереть и, если что случится с ней, то только бы при людях. И Господь отслеживал её просьбы, но коррективы вносил свои.
После уборочной нахлынули дожди. Они лили долго и надоедливо. И никто не знал, не догадывался, что под тоскливый вой собаки оплакивают они Матрёну.
Мирон смотрел на жену, и из его выцветших глаз катились слезы, но лицо выражало умиротворение, как будто случившаяся смерть жены не отдаляла, а наоборот, приближала их встречу.
Звать из Березовки людей он не пошёл, не решился, по осенней слякоти идти уже было не по силам. Далеко ли на своей клюке допрыгаешь? А ехать не на чем. Васька же был в Томске, у матери, учится уже, поди.
Вечером Мирон нагрел вода в котле в бане. Раздел покойницу и с трудом перенёс на кухню на широкую лавку. Поливая из ковша тёплую воду, обмыл тело. Обтёр насухо. Сел, закурил самокрутку. Глядел на жену долгим взглядом, как будто бы старался не то запомнить, не то воскресить в памяти её былую прелесть. Потом перенёс покойную вновь на постель. Благо, что на старости Матрена не разъехалась вширь, не отяжелела. Не торопясь, обрядил в припасённые для такого случая сорочку и новое платье, а ноги обул в чёрные полуботинки.
И вновь присел. Задумался.
На другой день, по слабому дождичку, старик с лопатой пошёл на Светлую сопку. Возле четырёх могилок отмерил нужный величины квадрат и начал неторопливо копать. Земля была суглинистая, но попадались прослойки песка, что облегчало работу.
К вечеру вырыл яму по пояс и, едва переставляя отяжелевшие ноги от сырой глины и усталости, побрёл домой. Волчок встретил долгим подвыванием, сидя у ворот. Старик прошёл мимо, не утешив собаку. Попрощался с Матрёной и уснул мёртвым сном.
Утром дождь стих. Может быть, он прекратился ещё ночью, но, так или иначе, Мирон, выйдя из дома, был этому обрадован. На этот раз пёс увязался за ним. Брёл рядом, безучастный ко всему.
Углубившись метра на полтора в землю, Мирон стал с правой стороны подрывать нишу. Но закончить
