с обедом, Марья покормила, загнала кур в сарай, принесла воды, дров и присела на скамью, прислонясь спиной к теплой печке. Теперь, когда из-за плохого зрения она не могла рукодельничать, в иные вечера ей нечем было заняться. Часто она подолгу сидела неподвижно, думая о чем-то под веселый треск дров, или, устав от раздумий, забывалась, и седая голова ее медленно клонилась на грудь.
Стук сапог в сенях вывел ее из забытья. Прислушавшись, она узнала своего добровольного помощника Петьку Грушина. Он заходил к Марье иногда, пилил, колол дрова, носил воду в бак для полива огорода. С этим Петькой, пятнадцатилетним парнишкой, грозой местных огородов, случилась у нее небольшая история.
Как-то, несколько лет назад, его компания «обчистила» у Марьи клубнику; оборвали много цветов в саду. Своей яркой пестротой, ухоженностью они отличались во всей деревне, и люди, проходившие мимо Антипова дома, невольно ими любовались. Цветы были великолепны – многих сортов и оттенков георгины, гладиолусы, тюльпаны, пионы, астры, разные махровые маки. Когда эта красота вдруг исчезла – потерялась в деревне привычная радость, что-то важное, необходимое. Марья до того расстроилась, что на другой день приболела и не выходила из дома.
Дня через два Петька пришел и признался в содеянном. Он стоял у порога, набычившись, угрюмо молчал – ждал, что скажет Марья.
– Мать, что ли, послала? – спросила она строго, с интересом к нему приглядываясь.
– Чего мать, сам пришел, – ответил он грубовато и снова наглухо замолчал.
– Знаешь, Петя, а я ведь не рву их, цветы свои, – Марья пожала плечами, – рука не подымается, дома они мертвые, жизни в них нет, а в земле живут долго. Люблю смотреть на них, ухаживать, радуют они мое сердце. Теперь нет их, – она вздохнула, поправила угол цветастого лоскуткового одеяла, опять взглянула на Петьку. – Да ты чего у порога-то стоишь, садись вон на лавку.
– Красота была, – продолжала Марья, – ромашки снеговые, георгины бордовые – шапками, гладиолусы черного бархата. Как цари-государи стояли. Куда ж дели-то столько? Клубнику, понятно, съели. Спелая была, только снимать собралась.
– Девчонкам роздали, – буркнул Петька.
Улыбка скользнула по старому лицу.
– Зачем же охапками дарить, можно один цветочек. Ты вот чего, Петя, – сказала она твердо, – приходи всегда ко мне. Для девчонок твоих у меня цветов хватит. Скоро астры пойдут, махровые, пушистые. Да ты садись, раз пришел, чего стоять-то.
Петька стоял у порога, переминаясь с ноги на ногу. Он шмыгал носом, покашливал, смотрел то в один угол, то в другой, избегая глядеть на бабку. Когда она пригласила его сесть, он посмотрел на нее и увидел в лежавшей в кровати больной женщине другую бабку Марью, не ту, какую он всегда встречал в деревне. Он вдруг увидел ее тонкие, седые до прозрачной белизны волосы, добрые мягкие глаза, окруженные сеткой мелких морщинок, спокойно лежавшие на одеяле сухие жилистые руки с тонкими пальцами,
