не упускаю ли что-то я? – переспрашивает Уолтемейер, встает и забирает со стола папку Лея. – Это уж ты мне скажи. Я работаю, как могу, но дело либо есть, либо его нет. Как тогда быть? Ты и скажи.
Дональд Уолтемейер медленно закипает. Макларни это видит по тому, как он закатывает глаза – так он делает всегда, когда ему действуют на нервы. Макларни работал в Центральном с одним мужиком, делавшим так же. Душа компании. Практически железная выдержка. Но пусть его только попробует довести какой-нибудь борзый йо – и глаза уже вращаются в орбитах, как на слот-машинах в Атлантик-Сити. Тут уж все копы понимали: переговоры закончены, в ход идут дубинки. Макларни пытается выкинуть воспоминание из головы, продолжая давить на Уолтемейера.
– Дональд, я просто говорю: не годится начинать год со стольких красных дел.
– То есть хочешь мне сказать, сержант, что сюда пришел лейтенант, посмотрел на доску и дал тебе пенделя, а теперь ты передаешь пендель по эстафете мне.
Правда и ничего кроме правды. Макларни вынужден рассмеяться.
– Ну, Дональд, зато ты всегда можешь пнуть Дэйва Брауна.
– Как говорится, дерьмо всегда течет сверху вниз, да, сержант?
Фекальная гравитация. Определение вертикали власти.
– Не знаю, – говорит Макларни, уходя от разговора как можно изящнее. – Вряд ли я видел, как именно течет дерьмо.
– Понял, сержант, я понял, – говорит Уолтемейер, выходя из комнаты отдыха. – Не первый день в полиции.
Макларни откидывается на спинку, привалившись затылком к офисной доске объявлений. Рассеянно берет со стола бюллетень департамента и проглядывает передовицу. Рукопожатия и улыбки комиссаров и замов с каким-нибудь копом, который умудрился пережить очередную перестрелку. Спасибо, сынок, что закрыл от пули Балтимор.
Сержант кладет бюллетень обратно и встает, бросив напоследок взгляд на доску.
Вайнс, Уорд и Джонс. Красный, красный и красный.
Ну, говорит себе Макларни, значит, такой вот у нас будет год.
Вторник, 26 января
Гарри Эджертон начинает день правильно – его начищенный лофер не касается уха мертвеца, когда он входит в экранную дверь таунхауса в Северо-Восточном Балтиморе.
– Чуть на ухо не наступили.
Эджертон вопросительно смотрит на краснолицего патрульного, привалившегося к стене гостиной.
– Что-что?
– Ухо, – повторяет патрульный, указывая на паркет. – Говорю, чуть не наступили.
Эджертон переводит взгляд на бледный кусочек плоти рядом со своей правой туфлей. И в самом деле, ухо. Большая часть мочки и изогнутый ошметок раковины у дверного коврика. Детектив бросает взгляд на мертвеца с дробовиком на диване, потом идет в другой конец комнаты, теперь уже глядя себе под ноги.
– Как это там говорится, – начинает патрульный, словно репетировал целую неделю. – «Римляне, сограждане, друзья…»[19]
– Полицейские – больные извращенцы, – смеется Эджертон, качая головой. – Кто оформляет?
– Тут явное
Строчка из трагедии «Цезарь» Уильяма Шекспира (пер. М. Зенкевич). Далее следует буквально: «Даруйте мне ваши уши».
