и «культурным анахронизмом» для советской Москвы176, что это «произведение большого мастерства, но мастерства бесплодного»177. Хотя эта фраза звучит как слова разочарования, неправильно было бы говорить о том, что Аркин разочарован, что его ожидания 1928 года теперь, в 1936‐м, не оправдались. Изменилась сама оптика и идеология его восприятия. Время изменилось.
Критиковать Ле Корбюзье стало «хорошим тоном»: по выражению Катерины Кларк, в советской прессе он выступал в качестве «своего рода титульного антагониста»178. Так, В. Д. Кокорин озаглавил свою статью о здании Центросоюза «Чужой дом»179, а С. Н. Кожин назвал его «великолепной американской [sic!] тюрьмой»180. И эта критика вышла далеко за пределы профессиональной прессы: в том же «Крокодиле» в 1934 году был опубликован шарж Николая Радлова с четверостишием Василия Лебедева-Кумача:
– Корбюзье – вот течение новое:
Конструктивность! Объем! Простота!
Но – увы! – ателье корбюзьевое, —
Как высокий загон для скота.
Ил. 29. Николай Радлов. «А ларчик просто открывался…». Шарж с четверостишием В. Лебедева-Кумача в журнале «Крокодил». Фрагмент. 1934. № 2. Задняя сторонка обложки
Таким образом, в середине 1930‐х годов из апологета модернизма Аркин превратился в одного из главных его оппонентов. «Самодурству» и «какофонии» он противопоставил «архитектуру радости», как называлась его статья того же 1936 года, посвященная Дому пионеров и октябрят в переулке Стопани, реконструированному по проекту Власова и Алабяна181.
Аркин и журнал L’Architecture d’aujourd’hui
В этом контексте особенно поражает тот факт, что Аркин-антимодернист был в это же самое время корреспондентом французского журнала L’Architecture d’aujourd’hui – одного из главных модернистских, и в частности пролекорбюзьеанских182, периодических изданий!
Создание корреспондентской сети было стратегической, экспансионистской целью Пьера Ваго, главного редактора журнала; к концу 1930‐х с журналом сотрудничали более 25 корреспондентов, среди них: Юлиус Позенер (Германия), Любен Тонев (Болгария), Эрно Голдфингер (Великобритания), Эгон Рисс (Австрия), Пьетро Мария Барди (Италия), Луис Гутьеррес-Сото (Испания), Луи-Эрман де Конинк (Бельгия) и др. А также, что особенно должно было бы льстить Аркину: Бруно Таут (Япония – в середине 1930‐х, когда Таут уехал из нацистской Германии в Японию), тексты которого Аркин опубликовал в своей книге «Архитектура современного Запада» (1932), и Зигфрид Гидион (Швейцария), статью которого «Из истории новейшей французской архитектуры» он включил в сборник «История архитектуры в избранных отрывках» (1935).
Первым советским корреспондентом журнала (1930–1931) был Клод Мануэль Дакоста – соученик Б. Любеткина по парижской Специальной школе архитектуры и его соавтор по проекту Уральского Политеха в Свердловске (1926). Возможно, именно Любеткин, живший тогда
Не могу не поддаться искушению и объяснить это сравнение дома Центросоюза с тюрьмой, как и приведенное выше сравнение собственного дома Мельникова с «местом принудительного заключения», отсылкой к культовым в среде конструктивистов «Тюрьмам» Пиранези: сравнение с «тюрьмой», уничижительное само по себе, еще больше подчеркивало «визионерский» характер этих построек. О «пиранезианстве» в советской архитектуре см.:
Ле Корбюзье был постоянным автором журнала, а также одним из главных его героев – так, № 10 за 1933 год был целиком посвящен его (и Жаннере) творчеству.
