– горячая помывка под душем. Всем была выдана практически новая одежда с непонятными жёлтыми кругами на груди и спине. Позже мы узнали, что это такое. Разместили нас в небольшом деревянном здании, стоявшем отдельно от длинных бараков. В нём было тепло и относительно чисто. Моей соседкой по двухъярусной кровати оказалась девушка Таня, моя одногодка, которая родом была откуда-то из Беларуси. Меня забавлял её певучий «язык-трасянка», вобравший в себя белорусские, русские и польские слова.
Во время оккупации она по заданию командира партизанского отряда устроилась работать уборщицей в немецкую комендатуру. Ежедневно рискуя жизнью, она поставляла ценные сведения в отряд. Местные жители плевали вслед «фашистской подстилке». Но получилось так, что во время блокады погибли командир и почти всё руководство партизанского отряда. Поэтому после освобождения городка за Таню перед «особыми органами» некому было и слово замолвить. Чтобы не искушать судьбу, ведущий следствие капитан НКВД Павлов, веря и не веря словам бывшей подпольщицы, дал добро на её десятилетнюю «отсидку» в сибирских лагерях.
Не успели мы забыться коротким тревожным сном, как включился свет и прозвучала команда: «Подъём!» В проходе между кроватями стояли военный в белом халате поверх едва сходившегося на груди кителя и светловолосая женщина, тоже в накинутом белом халате. Когда мы оделись, нас пофамильно пересчитали и после оправки повели в столовую. Столы там были прибраны, но всё же было заметно, что перед нами уже завтракали. Когда мы пришли на раздачу, то ахнули: белый хлеб, масло, настоящий чай, сахар. После бывшей лагерной баланды нам казалось: попали в рай.
Когда закончился завтрак, всё тот же молчаливый капитан, который велел обращаться к нему только по званию, и женщина, назвавшаяся Мариной, повели нас в медпункт, а точнее, в лабораторию, где все мы подверглись различным анализам и обследованиям. Нам снова задавали вопросы: чем болели сами, чем болели ближайшие родственники…
Так продолжалось почти неделю. С каждым днём на ночёвку в барак приходило всё меньше и меньше заключённых. Из пятнадцати привезённых женщин осталось только девять. Куда подевались остальные, одному только Богу известно. Хорошо, что осталась Татьяна.
На меня обратил внимание один врач, по-видимому, самый главный. В присутствии своих коллег, полюбовавшись на меня обнаженную, − а я была высокая, длинноногая, стройная, черноглазая, у меня были смоляные волнистые волосы чуть не до пояса, а лагерная цинга ещё не успела съесть белизну зубов, − он в восхищении промолвил:
–Тебе бы цыганское платье, расписную шаль, красную ленту в волосы да на шею серебряные монисты – настоящая бы получилась Кармен.
А потом, вздохнув, промолвил:
– Слушал я эту оперу в Москве, хорошее было время.
С того времени ко мне эта кличка и прилепилась.
– А как ваше настоящее имя? – спросил Александр.
Старуха строго посмотрела
