психотерапевты во всем винили ее мать. Они говорили, что ее мать была слишком холодной. Фрида никогда не принимала этого объяснения. Она никогда не хотела изучать поведение собственной матери. Ей казалось, что объяснить его невозможно, говорить о нем вслух – ужасно. Она просто чувствовала себя более живой, когда кто-то хотел ее. Она видела тогда перед собой другое, лучшее будущее. Не одинокое. До знакомства с Гастом Фрида старалась оставаться неприметной и бесчувственной, будучи убеждена, что ей нужно всего несколько часов прикосновений. Она запомнила немногие имена, но тела она помнит и редкие комплименты, а также того, кто душил ее. И того, который заставил ее смотреть порно, когда она оседлала его. Помнит и того, кто связал ей запястья, да так сильно, что у нее руки затекли. И того, кто назвал ее трусихой, когда она отказалась участвовать в оргии. Она гордилась тем, что смогла тогда сказать «нет», тем, что есть граница, за которую она не готова заходить.
Она проходит в гостиную и задергивает шторы. Какое буйство возможно теперь, десять лет спустя после тех ее похождений, после развода и рождения ребенка?
– Фрида, серьезно. Я польщен.
Может быть, он думает, что она все еще принадлежит Гасту? Может быть, он видит в ней только мать, к тому же плохую? Она подходит к нему, нервная и сухая. Он не возражает, когда она начинает расстегивать на нем рубашку.
Когда-нибудь она научит Гарриет никогда не вести себя так. Никогда не предлагать свое тело, как самый низкосортный кусок мяса. Она научит Гарриет целостности и самоуважению, она даст ей столько любви, что ее дочь никогда не станет попрошайкой. Ее мать никогда не говорила с ней о сексе, о теле или чувствах. Фрида не совершит такой ошибки.
– Ты меня видишь не в лучшей форме, – говорит Уилл. Ему нужно потерять фунтов двадцать. Ему нужно начать ходить в физкультурный зал. Она прикасается к жировой складке у него на животе и говорит, что он прекрасен, а в глубине души она довольна тем, что у него тоже есть растяжки по бокам и на нижней части спины.
Она бы ушла, если бы он попросил, но он не попросил, и она снимает бюстгальтер, трусики, надеясь, что ее печаль светится. Погубленные птички Уилла всегда излучали собственный свет, большеглазые и костлявые. На вечеринках она хотела потрогать их за горло, поиграть их длинными, спутанными волосами, спрашивала себя, каково это – носить свою печаль так близко к коже и быть желанными за это.
Она волнуется, видя, как Уилл разглядывает ее, отмечает ее гусиную кожу, руки, скрещенные под обвисающими грудями, неровный розовый шрам над лобковыми волосами. Она втягивает живот, смотрит на свои бедра, отвратительную складку над левым коленом. Он не должен был видеть ее при свете, без романтической церемонии. Когда она была моложе, она могла преодолеть эту неловкость, но Уилл видел, как рос ее живот, чувствовал, как шевелится Гарриет. «Вторжение пришельцев, – говорил он, смеясь. – Инопланетное существо».
Гаст и Сюзанна, наверно, готовят теперь Гарриет ко сну. Когда Гарриет была у Фриды, Фрида ее купала, читала ей книжку, обнимала ее, выключала свет
