он помог Аньке собрать карты и за руку повел из вожатской, потому что мне (это было частью плана) сильно захотелось спать. Буднично, просто, как будто они шли строить отряд, Анька первая перешагнула порог и, даже не оглянувшись, исчезла в коридоре. Теперь главное – чтобы она не пожалела.
– А иначе, – сказала я сама себе, – он получит вот этой сковородой прямо по своему распрекрасному лицу!
Я взвесила в руке сковороду: сгодится – большая и чугунная. Рядом со сковородой оказались две банки тунца, банка соленых огурцов и чипсы с сыром, и только сейчас я поняла, как сильно хочу есть. Хлеб в перечень запрещенных продуктов не входил, поэтому чипсы пришлось макать в тунца и заедать все это конфетами с ликером.
За банкой с огурцами нашелся Женькин блокнот для планерок. Соорудив себе какой-то трехэтажный бутерброд без хлеба, я открыла блокнот на сегодняшнем числе.
У Женьки был очень красивый почерк: почти без наклона, с размашистыми вензелями. Первой записью оказалась матерная частушка. Прожевав бутерброд, я громко и выразительно прочитала ее вслух:
На горе стоит сосна,
Ветки сильно гнутся,
А Пилюлькин с медсестрой
Под сосной…
«Смеются», – сверху дописала я, но вслух сказала так, как было написано. Дальше шла переписка с Галей по поводу того, что Валерка соревновался в плевках в длину с кем-то из третьего отряда и заплевал все трибуны на линейке. Ниже следовал написанный ее рукой анекдот про Чапаева и Анджелу Дэвис.
Больше в Женькином блокноте ничего не было. Я положила его на кровать, потому что стол уже был забрызган маслом, потянулась к консервной банке и с удивлением обнаружила, что у меня закончился тунец, а у Рината начался вечер. Неизвестно, как долго он стоял в дверном проеме, но, судя по улыбке, частушку он слышал.
– Привет, – сказал Ринат и, как будто оказавшись в давно знакомой комнате, по-хозяйски прошел к окну.
За стеклом в высыхающих каплях ничего не было видно, кроме белого плафона с летающими вокруг мошками, но он нахмурился.
– Вы единственные видны из изолятора. Пилюлькин может заметить свет и прийти. Пока еще рано, но после часа придет точно, а у вас такой натюрморт на столе.
– Хорошо, выключу, – пообещала я. – А еду съем.
Ринат сказал, что нисколько в этом не сомневается, потом взял со стола ручку, я подала ему Женькин блокнот. Он сел на стул, крякнула сломанная спинка, и на чистой странице начали вырастать палочки – сосновый лес, капельки – кусты сирени, а за ними – маленький квадрат – его дом.
– После тихого часа придете… Это он? – не отрываясь от своего занятия, Ринат постучал другим концом ручки по сборнику Губанова. – Поэт твой?
Ринат передал мне блокнот, полистал книгу и прочитал первое попавшееся четверостишие:
«И за плечами у меня
Ночь, словно алый-алый бархат,
И крылья белого коня
Лишь белою сиренью пахнут».
