и цирка, и кому он едва сказал «здрасьте», узнав, что он готовит дебютный номер, норовили поделиться чем-то своим: частушкой, песенкой, услышанной в родной деревне, побасенкой или анекдотом. Материала хватило бы на сто номеров, но Коля все равно сильно волновался, ведь «птичье пение» Чиж приказал отложить.
– Экзотика. Куда приткнуть – не понятно, – пожал плечами антрепренер на робкий вопрос Коли. – Может, и вообще твои свистульки не для цирка, – осадил он его тут же, словно забыл о недавнем восхищении Колиным талантом на смотре. – Посмотрим. А пока – частушки, – отрезал он и, увидев вдалеке Арчи, сверкнул ему широтой улыбки и тут же понесся дальше по коридору, как пылевая буря, чтобы излить на акробата лавину восторгов.
Коля расстроился, что не получится блеснуть лучшим умением. Он хотел убедить Чижа, чтобы позволил выступить с «птичьим пением», но видя пренебрежительный взгляд антрепренера, скользящий мимо, раздумал спорить. Чиж замечал его не больше, чем щербину в полу, которую только и обходят стороной, чтоб не споткнуться. С четырех часов Коля мыкался по цирку и пытался справиться с подступающей от нервов тошнотой.
– Выпей рюмашечку, полегчает, – предложил ему Сеня.
– Спасибо, – усмехнулся Коля. – Не стало бы хуже.
– А мне всегда помогает, – уверенно заявил его подвыпивший собеседник, и, чуть не запнувшись о ковер, побрел дальше по коридору. Жена ждала его одеваться.
Номер с частушками Чиж поставил третьим по счету, коротким антре между большими номерами. Кроме того, Колю назначили аккомпанировать на скрипке в номере Риты и Сени: они показывали танец с элементами акробатики. Коля чувствовал себя униженным, что его сочли не полноценным артистом, а задней декорацией к чужим номерам.
– С этого все начинают, не бойся, – успокаивала его Рита. – Ты прежде должен проявить себя.
Никто в труппе не называл себя циркачом, как насмешливо величали Колю в семье, когда узнали о его мечте. Сейчас прозвище казалось ему низкопробным, чем-то из старой эпохи балаганов, про которые он читал в журнале, а вовсе не из славной эры советского цирка. Но называться цирковым, как другие артисты здесь, Коля пока считал себя не вправе. Он чувствовал, что это право еще нужно заслужить.
Да цирковые и не принимали его всерьез, для них он был нелепый, пустоголовый новичок, который все путает. При нем они будто нарочно говорили на «иностранном языке» – цирковом жаргоне, перебрасываясь словечками вроде «копфштейн», «рундат», «флик-фляк», а Коля от неловкости лишь щурил глаза, не понимая, что имеют в виду его новые коллеги. Музыкальные таланты, восхищавшие маэстро Вернера, здесь никого не удивляли. Другое дело, если бы Коля стоял на голове или, на худой конец, жонглировал ножами. Лучше – и то, и другое, как умел Арчи. Но даже при мысли о подобном у Коли кружилась голова. Как Арчи вытворяет опасные кульбиты, не поранясь? Коле хотелось быстрее стать в цирке своим, а не бесцельно бродить по обочине самого интересного, что здесь происходит.
Перед выступлением
