же пялясь на себя в зеркало, Жан-Пьер вдруг чувствует, что его губы растянулись в какой-то странной ухмылке. Будто в гримасе, без остатка завладевшей его лицом и неподвластной контролю с его стороны.
– Ты что же, задыхаешься рядом со мной, да?
– Нет, Жан-Пьер, я с тобой ничуть не задыхаюсь, но немного новизны тоже не навредит.
Ему надо бы повернуться, чтобы она увидела на лице эту отвратительную гримасу и поняла, в каком он состоянии. Чтобы хоть немного догадалась, что он думает об этом ужине, о жизни, о ней, а заодно и о том, как ему с ней живется. Только вот знает ли это он сам?
– Ага, понятно. Значит, Поль и Соланж у тебя стоят на полке с новизной? Извини, радость моя, но как ни крути, а они уже далеко не первой свежести! Это даже не винтаж, а самое настоящее барахло… Ну так что, отменяем ужин?
– Нет, Жан-Пьер, ничего мы не отменяем.
18 часов 26 минут
Книги на большом журнальном столике Изабель располагает в таком загадочном порядке, что он даже кажется точным. Толстенные фолианты с небольшим количеством текста и обилием иллюстраций о Майлзе Дэвисе, архитектуре Марракеша или же об итальянской кухне. Декоративные издания, совсем не предназначенные для того, чтобы их читать, – пользы от них не больше чем от безделушек, не оставляющих после себя никаких воспоминаний. В благоприятные деньки они купаются в свете. В скверные – в пыли. Эти книги прокляты приходящей домработницей Марией, ответственной за чистоту и порядок в квартире из расчета четырех часов в неделю.
Жан-Пьер вновь сел на диван, включил телевизор, выбрал новостной канал и теперь смотрит на экран с видом коровы, взирающей на проходящие мимо поезда. Кадры сменяют друг друга с выключенным звуком. Когда он вот так дуется, как капризный ребенок, Изабель хоть и забавляется, но поддаваться на его уловки все же не собирается.
– Ты вроде собирался пообщаться не с телевизором, а со мной, нет?
– Ты меня достала, – отвечает Жан-Пьер, даже не удостоив ее взглядом, – говорю тебе, еще немного, и я околею от усталости! Ты можешь это понять? Околею, и все!
Нет, Изабель эту его усталость не понять. По сути, как и любую другую в принципе. В ее представлении в лучшем случае речь идет о предрасположенности к лени, в худшем – о разболтанности и привычке все пускать на самотек. Жизнь совсем не обязательно превращать в поле битвы, но двигаться вперед, чтобы хоть немного ее улучшить, так или иначе необходимо. А если уж на то пошло, то и вовсе достичь идеала, почему бы и нет.
Отдавая ей в полной мере должное, надо заметить, что стремиться к совершенству она заставляет не только окружающих, но и саму себя. Редко увидишь, чтобы Изабель где-то дала слабину. Да и потом, она хороший товарищ. Когда кто-то из ее близких явно не на высоте, когда очередная подруга мучительно пытается навести в своей жизни порядок, она берет ее за руку и помогает преодолевать ступеньку за ступенькой. Но (ведь «но» так или иначе присутствует всегда) горе тому, кто откажется от ее помощи. Такого человека из своей жизни Изабель выбрасывает раз и навсегда. Жан-Пьер, может, и не в курсе, но к нему это
